Кэти Гольке - Спасая Амели

Лия недописала письмо, но сложила его и спрятала в конверт. Завтра она закончит. Женщина погасила свет, проверила, как чувствует себя бабушка – старушка тихонько и размеренно дышала во сне, – и отправилась в комнатку, в которой выросла. Сбросила туфли, откинула одеяло и легла рядом с сестрой.

Лия повернулась на бок, спиной к сестре. Рейчел действительно ее сестра-близнец – бесспорно, более красивая сестра, – но именно Лия вышла замуж за Фридриха, именно ее бабушка воспитала как родную дочь. Лия должна убедиться, что эта нежданная гостья не забудет, кто она такая. О том, где ее место. И при любой возможности будет напоминать ей об опасности, которую она навлекла на их головы.

Часы в редакции били каждые полчаса: четыре, половина пятого, пять, половина шестого, шесть часов утра. Джейсон потянулся, потер тыльной стороной ладони глаза, пытаясь проснуться. Он закончил работу еще час назад, но не мог заставить себя вернуться в гостиницу, опасаясь внимания слишком ретивых утренних патрульных. Лучше он час подождет, а потом попытается найти место, где по утрам в воскресенье подают завтраки.

У него еще должно хватить времени на то, чтобы забежать в гостиницу, побриться, надеть свежую рубашку, прежде чем отправиться на подпольную церковную службу. Джейсон встал, потянулся – вверх, к потолку, потом вниз, к полу, выгнул затекшую спину, как кошка.

Его нельзя было назвать человеком, регулярно посещающим церковь, – у Джейсона не было ни времени, ни желания, и с детства его никто не заставлял это делать. Но сегодня он решил отправиться туда ради сенсации о некоем непокорном священнике-пацифисте. Этот человек помог основать новую церковь, о которой Джейсон уже писал, – Исповедальную церковь, – и осмелился выказать неуважение к политике Гитлера. Когда Гитлер только-только пришел к власти, священник заявил, что настоящим правителем, истинным учителем есть один Иисус Христос. Уже после первого подобного высказывания радиопрограмма Бонхёффера была прервана. А совсем недавно ему было запрещено проповедовать в Берлине.

Больше всего Джейсона и его редактора удивило и обескуражило то, что Дитрих Бонхёффер решил вернуться в Берлин. Предположим, здесь осталась его семья. Но согласно проверенным источникам, Бонхёффер благополучно отбыл в Америку. По словам самого пастора, он вернулся в Германию потому, что не мог в такое время оставить свою церковь. Он не будет иметь права участвовать в восстановлении христианской жизни в послевоенной Германии, если не разделит горести и беды со своим народом. Подобного рода бунтарство и героизм, неважно даже, направлены ли они на благое дело, были как раз по душе Джейсону и к тому же могли стать настоящей сенсацией.

А ему была необходима сенсация. Вся эта история с Рейчел Крамер нарушила его размеренную жизнь. Когда американский журналист из конкурирующего издания опубликовал сенсационный репортаж об аресте доктора Рудольфа Крамера и о таинственном исчезновении его дочери, главный редактор едва не стер Джейсона в порошок, угрожая отослать его в Китай, – потому, что именно Джейсон крутился возле дочери Крамера на августовском балу.

Если бы редактор только знал! Подлинная история Рейчел – настоящая бомба, она достойна целого романа, а возможно, и Пулитцеровской премии. Но Джейсон не решался ее напечатать – ни здесь, ни в Америке. Нельзя, чтобы его имя хоть каким-то образом было связано с участниками событий.

Джейсон знал, что фотографии Рейчел публиковались в газетах, были они и в гестапо, и на контрольно-пропускных пунктах, и у патруля на границе. Эсэсовцы не придумали ничего лучше, как объявить Рейчел врагом рейха, и в случае обнаружения ее надлежало арестовать и доставить в Берлин для допроса. Джейсон закрыл глаза, вздохнул и в сотый раз пожалел о том, что не знает, в безопасности ли она. Безопасность Рейчел – единственное, чего он хотел, единственное, о чем просил. Но Джейсон отлично понимал, что безопасность сейчас не означает безопасность в дальнейшем. Рейчел, ее бабушка и сестра – все оказались под прицелом СС.

Если повезло, Шейла подбросила паспорт Рейчел на океанский лайнер. Как только власти его обнаружат, они решат, что Рейчел каким-то образом пробралась в Штаты без документов. Еще больше масла в огонь подольет ее неявка на работу на Манхэттене. Штаты и Германия станут обвинять друг друга – до тех пор, пока эта история, как и остальные истории, которые казались Джейсону важными, не окажется на последних полосах газет и всем будет на нее наплевать. Всем, кроме Герхарда Шлика и шайки институтских лжеврачей.

«Если я хочу остаться в Германии, нужно постараться откопать доказательства того, на что готова пойти Германия, но при этом мне не стоит совать нос в эту зловонную клоаку, иначе меня вышлют из страны. – Джейсон сел. – Ладно, это я хорошо умею: ходить по лезвию, домысливать недостающее».

Джейсон завел часы, сверил их с теми, что висели на стене. Поправил галстук, перебросил пиджак через плечо, положил в карман рубашки небольшой блокнотик и ручку. Журналист надеялся, что Бонхёффер не даст ему заснуть.

Два часа спустя, с завтраком в желудке, в свежей сорочке, Джейсон незаметно проскользнул в боковые двери дома по указанному адресу. Какая-то женщина поприветствовала его, пригласила в дом. Джейсон мельком оглядел лица лысеющих мужчин среднего возраста, собравшихся на пороге большой гостиной. Среди них, похоже, был тот, кто ему нужен.

Джейсон много раз слышал о семье Бонхёфферов – все знали отца опального священнослужителя, доктора Бонхёффера, выдающегося психолога. Но священником он не стал. Прихожане переполненной домовой церкви зашевелились, подтянулись. Два гимна они исполнили а капелла, и Джейсон не ожидал, что это пение так на него подействует. Где-то посредине второго гимна позади собравшихся появился мужчина в твидовом костюме. Он направился к самодельной трибуне. Высокий, белокурый, немногим старше Джейсона, спортивного телосложения, широкоплечий, с квадратным подбородком, он больше напоминал футболиста немецкой сборной, чем священника.

Пел он хорошо поставленным баритоном. Когда в зале воцарилась тишина, пристроил на нос очки в проволочной оправе, при этом сделавшись похожим на профессора, и приготовился выступить с речью.

Джейсон подался вперед. Он был решительно настроен ловить каждое слово этого человека, нащупать сенсацию, которую купит его редактор. Но через три минуты Джейсон понял, что не услышит пламенной речи – вернее, не услышит страстной проповеди, которой следовало ожидать от человека, имеющего репутацию бунтаря. Невыспавшийся Джейсон ущипнул себя за руку, чтобы сосредоточиться, и стал мысленно переводить с немецкого.