Джим Шепард - Книга Аарона

– Вначале мне нравилась задумка с еврейской полицией, – наконец произнесла она. – Если уж приходится слушать приказы от поляка или от еврея, то почему бы и не от еврея? К тому же они не переворачивали корзины продавцов и не топтали вещи всех подряд.

– Это до того, как они начали сгонять в трудовые лагеря тех, кто слишком беден, чтобы откупиться, – сказал отец.

– Да, то было раньше, – сказала мама.

И после этого праздник по-настоящему закончился. Позже она снова спросила отца, мог ли он вернуть меня на фабрику, и, когда он сказал, что ему повезло, что он сам сохранил должность, она спросила, что он собирается делать, когда я в один прекрасный день не вернусь домой. Он ответил, что детей не сгоняют в трудовые лагеря, и напомнил, что с моим ростом я кажусь даже младше своих лет.

– Если с ним что-нибудь случится, я больше и не гляну в твою сторону, – сказала мама.

– Ты и так на меня больше не смотришь, – сказал отец.

– Эй, мы тут пытаемся уснуть! – крикнул один из братьев из коридора, где все устроились на ночлег.

– Они ругаются прямо как мои родители, – сказал Борис, и в темноте это прозвучало так, как будто он ждал, что я с ним соглашусь.

– Думаю, он спит, – наконец произнес мой брат.

– Нет, он не спит, – сказал ему Борис.

ИЗ-ЗА ТОГО ЧТО МАМА БЫЛА ТАК НЕСЧАСТНА, я познакомил ее с Софией и Адиной, и они обе понравились ей больше Лутека, как я и предполагал. Адина спросила: «С чего это мы встречаемся с твоей матерью? Неужели у нас помолвка?», но София ответила, что все понимает, и сказала Адине, что та не умрет, если сделает кому-нибудь доброе дело. Мы встретились в кафе, и моя мама настояла на том, чтобы купить девочкам чай, несмотря на то, что я видел, как ее расстроила потраченная сумма. Она спросила об их семьях, и на ее лице появилось выражение крайнего соболезнования, когда она услышала их печальные истории. Затем, когда наша встреча подходила к концу, она сказала, что ее подруга, которая приходилась невесткой Чернякову, рассказала ей о представлениях в сиротском доме Януша Корчака, и спросила, не хотим ли мы пойти.

Адина посмотрела на меня, и выражение моего лица ясно говорило о том, что я понятия не имел, что мама собирается такое сделать.

– Не думаю, что девушки хотят смотреть на кукольные спектакли для детей, – сказал я маме.

– Это не кукольные спектакли, – ответила она.

– Я видела их парад, когда им пришлось перебираться в гетто, – сказала ей София. – Это был натуральный цирк.

– Я их тоже видел, – сказал я.

– А ты видел повозки с геранями?

София сказала, что слышала всевозможные байки о Корчаке: будто его увезли в лес и застрелили; будто его забрали в один из лагерей; будто его посадили на лодку до Палестины. Проблема заключалась в том, что он отправился прямо в гестапо, чтобы опротестовать конфискацию какой-то жалкой картошки, да к тому же, придя туда, отказался надевать повязку. Выяснилось, что его побили и бросили в камеру, но через месяц все-таки отпустили.

– Они его отпустили? – спросила Адина, заинтересовавшись этой частью рассказа. – Почему?

София потерла большим пальцем подушечки остальных пальцев.

– Разве он богат? – спросила Адина.

– У него имеются богатые друзья, – сказала ей София. Она сказала, что также слышала, будто его привратника-поляка в тот же день побили чуть ли не до смерти, потому что он лично подал прошение о том, чтобы пойти в гетто вместе с сиротским домом, однако арийцы больше не имели права работать на евреев.

Мы вчетвером слушали разговоры за соседними столиками. Я видел разочарование в маминых глазах.

– Пашут и воруют, пашут и воруют, вот такие времена у нас настали, – сказала она.

Девочки только посмотрели на нее и допили чай. София держала кубик сахара между губами и высунутым языком, и наконец он полностью растворился. Мама поднялась и вытерла глаза. Ну что ж, произнесла она, если нам интересно, новый сиротский дом теперь располагался на улице Хлодной, в малом гетто.

– Мы пойдем, – сказала София.

– Конечно. Там может быть весело, – посмотрела на нее Адина.

– Да, может быть весело, – повторила София.

Мама осталась довольна и вышла прежде, чем мы могли бы изменить решение.

Адина сказала:

– Тебе не удастся заставить Лутека и Бориса пойти.

И София ответила:

– Я даже не буду пытаться.

В тот вечер за ужином мама сообщила всем радостную новость, на что отец Бориса задался вопросом, почему немцы отпустили Корчака.

– Может быть, они сделали его информатором, – сказал Борис.

– Может, он дал им кучу золота, – предположил мой брат.

– Немцы знают, что он – лучший детский специалист и реформатор образования во всей Европе, – сказал отец. – Его знают даже в Англии и Франции. Он, должно быть, самый защищенный еврей в гетто.

– Большая шишка, – сказал Борис.

– Это с ним случился скандал перед войной? – спросил отец Бориса.

– Что еще за скандал? – спросила мама.

Отец Бориса поднял руки в знак того, что не хотел никого обидеть.

– Он потерял свою радиопрограмму и должность в суде для несовершеннолетних, – сказал отец. – Он отправился в путешествие в Палестину, и после этого люди больше не могли смотреть сквозь пальцы на тот факт, что он на самом деле – не поляк Януш Корчак, а еврей Хенрик Гольдсмит.

На улице послышались выстрелы, мы все затихли и прислушались. Суп был сварен из свекольной кожуры и листьев крапивы с маленькими комочками каши.

– Никому не хотелось ставить еврея во главе польских малолетних преступников, – добавил отец. Но я продолжал размышлять о том, почему немцы все-таки отпустили Корчака, а все остальные начали думать о чем-то другом.

В СИРОТСКОМ ДОМЕ ТАБЛИЧКА С НАДПИСЬЮ «Коммерческая школа Ресслера второй ступени» была перечеркнута, и под ней на бечевке висела деревянная доска, которая сообщала, что это – « Детская республика ». Маленькие девочки в костюмах, сшитых из кусочков бумаги и прочих лоскутов, провели нас внутрь и указали на складные стулья перед сценой.

– И кого ты должна играть? – спросил я девочку, которая вела меня.

Бумага на ней была в основном окрашена в зеленый, и она сказала:

– Я – дракон.

Сцена представляла собой платформу в конце главной комнаты на первом этаже. Когда все стулья заполнились и люди уже подпирали заднюю стенку, полная женщина, которую я видел, когда Старый Доктор тянул ее по улице, вошла через заднюю дверь и все начали аплодировать. Она принесла кактус, который поставила впереди сцены. Она поприветствовала всех в сиротском доме и сказала, что ее зовут Стефания Вильжинска и что она является старшим учителем. Она представила кактус как свою любимую сиротку и домашний талисман, и все рассмеялись, как будто знали, о чем она говорит. Затем она сказала, что ей доставляет большое удовольствие представить величайшего гуманиста и интеллектуала Польши.