Геннадий Семенихин - Расплата

Когда-то очень давно, в детстве, от которого остались одни туманные воспоминания, Ваня Дронов со своим отцом Мартыном Герасимовичем, машинистом маневрового паровоза, ездил в недалекие рейсы, чаще всего от станции Новочеркасск до Александровки и обратно. Это были захватывающие минуты. Его отец, которого в депо шутливо именовали Мартыном с балалайкой, угрюмый, рано овдовевший человек, не чаял в сыне души и баловал как мог, потому что Ваня был единственной родной душой. В таких поездках отец позволял ему и подкидывать уголь в топку, подсаживал, чтобы тот мог выглянуть в окошко, когда дым вовсю валил из паровозной трубы, а мимо в стремительном беге проносились в зеленых зарослях камышей берега Аксая, над которыми, так же как и над займищем, огромным шатром голубело небо. Чахлый маневровый паровоз, именовавшийся «манечкой», казался мальчику сказочным богатырским конем, а отец, им управлявший, самым смелым человеком в мире.

И сколько раз в ту пору мечтал маленький Ваня, лежа на желтом речном песке, что, как только вырастет, обязательно станет настоящим машинистом. Детство прошло, а мечта вдруг так неожиданно осуществилась, когда у взрослого инженера Дронова не осталось уже к профессии железнодорожного машиниста никакого тяготения.

И на все это ушло очень мало времени. Сначала он попал в ученики к одному из опытнейших машинистов депо и несколько дней добросовестно проездил с ним на повидавшем виды маневровом паровозике К-13, или «кукушке», как его величали. Однажды в субботу перед получкой пожилой старочеркасский казак Степан Иванович Митрохин, у которого он был в обучении, отряхивая пыль с широких, как елочные шишки, усов, удовлетворенно сказал:

— Вот и все, парень. Какое это у греков словцо есть, если нужно сказать «точка»? «Финита», что ли? Вот и нам с тобой финиту эту самую ставить в самый раз. С понедельника сам гонять нашу птичку «кукушку» станешь и можешь дуть в ней хучь до самого Берлина, до поганой имперской канцелярии Гитлера, только с красным флагом и со взрывчаткой, разумеется. Я присматривать как учитель над учеником буду еще два дня, и, ежели все пойдет хорошо, сам на паровозе хозяйничать, останешься. А сейчас по случаю получки, как ты думаешь, «шумел камыш» нам не спеть? А?

…И стал Дронов, бывший инженер завода имени Никольского, гонять бесхитростную «кукушку». Работы хватало. Целый день маленький паровозик под певучие рожки стрелочников да взмахи сигнальных флажков перекатывал с одного пути на другой отцепленные вагоны и прицеплял к составам новые. Реже выпадало ему совершать небольшие пробежки: то на Александровку, станцию, что находилась южнее Новочеркасска за хутором Мишкиным, на котором квартировал когда-то знаменитый донской атаман Матвей Платов, то на север до шахтерского поселка Каменоломни. Эти поездки были всегда для него желанными, потому что в них и скорость и расстояние чувствовались, а главное, что, позабыв о войне и о гитлеровских солдатах и офицерах, управлявших теперь всем на станции, можно было на какое-то время мысленно отключиться от всего происходящего на донской земле.

В котле безропотно ему повиновавшейся «кукушки» мерно попыхивал пар, бойко стучали колеса, в смотровое окно веселыми потоками вливался теплый летний воздух, и самому Ивану Мартыновичу начинало казаться, что ничего особенного не произошло, что стоит он по-прежнему прочно на ногах на древней донской земле отцов и дедов, что солнце все так же безмятежно ласкает его, а дома эти ласки всегда сменяются такими же щедрыми ласками Липы.

Но как только останавливалась «кукушка» у переводной стрелки для въезда в депо и он видел немецких солдат, всегда по какой-то надобности торчавших на станционной территории, радость его начинала меркнуть. Сдав смену и захватив небольшой рундучок, без которого не обходился ни один железнодорожник, усталым, разбитым шагом поднимался он по крутому спуску наверх, понимая, что только там, в двух подвальных комнатах, с окнами, едва-едва возвышающимися над землей, может он на считанные часы обрести душевный покой.

Однажды, когда он возвратился из Александровки, оставив там на путях вереницу разгруженных вагонов, у приступков паровозной лесенки его встретил фашистский офицер с Железным крестом на френчике, сопровождаемый двумя навытяжку стоявшими солдатами. Он стащил с обеих рук белые перчатки, натянутые, несмотря на отчаянную жару, и одобрительно похлопал его по крутому плечу.

— О! Гросс Иван. Ты есть настоящий богатырь, — почти без запинки выговорил он по-русски. — Как жалко, что ты не ариец. Мы бы тебя взяли в армию. Хотел бы служить великой Германии?

— А я уже служу ей, — расплылся в улыбке Иван Мартынович.

Майор напряженно заглянул ему в глаза, остался доволен той улыбкой на широком, со следами угольной пыли лице машиниста.

— Гут, зер гут. Мы вас повысим, господин Дронов. Вы теперь будете получать хлеб на сто граммов больше. А сейчас можете, как это по-русски, ид-ти, — закончил он нараспев и приложил два пальца к фуражке.

— Премного благодарен, — откликнулся Дронов и направился в депо сдавать сменному машинисту свою вахту.

Вернувшись домой, он спустился по узким, давно не крашенным ступенькам лестницы в полуподвальное помещение, открыл скрипучую дверь, которая почему-то была не на крючке. Липа стояла у высокого подоконника в расхожем ситцевом платье с короткими рукавами, подпоясанная кухонным фартуком. На скрип двери порывисто обернулась, и он увидел ее глаза. Он еще никогда не знал их такими. Остановившиеся, наполненные болью и ожиданием, они глядели на него горестно и тревожно, словно Липа хотела отогнать от себя ощущение какой-то надвигающейся беды и не могла.

— Женушка, ты что? — протягивая большие сильные руки для объятия, надвинулся на нее Дронов. — Ты не томи, ты скажи. Я вижу, какая ты не своя. Может, с нашим Жориком что не в порядке?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, Ванюша, нет, — смутно вздохнула она. — С Жориком все нормально, пошел к соседским ребятишкам в футбол сражаться.

— Так что же? — не сводя с нее выпытывающих глаз, уже неуверенно спросил Дронов, ставя на пол небольшой деревянный рундучок. — Что произошло, Липочка? Почему ты такая взволнованная? У меня все хорошо. Сам господин майор из железнодорожной комендатуры торжественно облагодетельствовал. Объявил, что сто граммов хлеба в сутки к пайку с завтрашнего дня мне будет прибавлено. Видишь, какая райская жизнь начинается у нас при новом порядке Адольфа Гитлера. Трогательная забота о рабочем человеке Иване Дронове. А ты говоришь, будто они, оккупанты, бессердечные.

Липа подошла к мужу и, не улыбнувшись, положила голову на его плечо. Лицо у нее было таким расстроенным, что казалось, она вот-вот заплачет. Но она сдержалась, только горестно покачала головой, отстраняясь от него.