Геннадий Семенихин - Расплата

Не больше получаса понадобилось ему, чтобы очутиться перед распахнутыми воротами Александровского парка. Он вошел в городской парк, всегда малолюдный в ранние часы. Влюбленным парочкам при ярком свете наступившего дня делать здесь было нечего, старики инвалиды завершили свой моцион несколько раньше, да и не было охотников в одиночку показываться в городском пустынном саду в дни фашистского нашествия.

И все же Иван Мартынович бросил беглый взгляд на ту самую скамейку, на которой сидел он недавно с Зубковым и Сергеем Тимофеевичем Волоховым. Она была пуста, и это настораживало. Поглядев на циферблат часов, Дронов убедился, что время, назначенное для встречи, стрелки уже добросовестно отсчитали. Он недоуменно пожал плечами, поднял голову и только теперь увидел, что от противоположных входных ворот сада по самому центру широкой, желтой от гравия аллеи к нему размашистым шагом приближается одинокая фигура в сером костюме. Узнав Зубкова, он быстро двинулся навстречу, но из предосторожности пошел не по центральной, а по боковой аллее. Не доходя до раковины, в которой в мирные вечера всегда играл полковой оркестр, резко своротил влево и снова вышел на центральную аллею, едва не столкнувшись с Зубковым, так что тот попятился и пробормотал:

— Скаженный, чуть было как полуторка на меня не налетел.

— Так это же от радости. Сколько дней не виделись…

Под серой полоской усиков у Зубкова блеснули золотые коронки.

— Всего шестнадцать, Ваня.

— А в оккупации день за три надо считать, — засмеялся Дронов. — И то, как минимум, дорогой Михаил Николаевич. А я без руководства сколько дней, можно сказать, пробыл. Спасибо, что вызвали.

Смуглое лицо Зубкова стало озабоченным:

— Погоди-ка с изъявлением чувств, Ваня. В нашем распоряжении на разговор всего две-три минуты, чтобы не засекли глаза недобрые чьи-нибудь. Я буду делать вид, что закуриваю, а ты слушай.

Он долго разминал папироску в твердых пальцах с тронутыми желтизной от курения ногтями, потом делал вид, что папироска погасла и надо зажечь ее снова.

— Сегодня ночью между двенадцатью и часом должен взлететь к чертям на воздух фашистский склад с боеприпасами в районе Балабановской рощи. Отголоски взрыва, возможно, и ты услышишь на своем от нее далеком конце города. Суть не в этом. Если все будет в порядке, от двух до трех ночи к тебе постучится человек, которого ты должен будешь спрятать до утра. Сделаешь?

Иван Мартынович не раздумывая кивнул головой:

— Сделаю, Михаил Николаевич. Но как я его узнаю?

— Он тебе пароль назовет, — ответил Зубков. — Пароль — «Три карты». А твой отзыв — «Ария Германа». Это есть такая ария в опере «Пиковая дама». От Александра Сергеевича Якушева узнал. А ты-то сам представление имеешь о том, что такое опера?

— Самое туманное, — улыбнулся Дронов. — И тоже со слов того же самого Александра Сергеевича. Однако, как мне кажется, и мой руководитель в этом отношении далеко от меня, грешного, не ушел. Не так ли?

Зубков смерил его ироническим взглядом:

— А вот и ошибся, Ваня Дрон. Я еще на втором курсе техникума учился, когда в наш Новочеркасск заезжая опера прибыла на гастроли. Вот и достался тогда ударнику учебы студенту Зубкову билет на галерку. Так что я этих самых Фаустов и Мефистофелей еще в ту пору насмотрелся. — Он вздохнул, вспомнив те давно прошедшие времена, сказал: — Ничего, окончится война, я тебя в Москву повезу серость твою пролетарскую ликвидировать. В Большой театр сходим. Самую лучшую нашу оперу будешь слушать, с Козловским, Лемешевым. Ну, а теперь прощай, нам пора расходиться. — И, не подав руки, широким шагом стал удаляться.

Дронов пошел в противоположную сторону, создавая впечатление, что он и не менял своего пути, а просто встретил знакомого, ради чего и остановился.

День над городом вставал чистый и ясный, и даже теперь, в мрачную пору вражеского нашествия, от яркого солнца и голубого искрящегося неба, шатром опрокинувшегося над Новочеркасском и его окрестностями, легче становилось на душе у бывшего инженера Ивана Дронова. Однако вместе с этой легкостью подкатывалась и тревожная озабоченность.

…Предутренняя темнота еще окутывала железнодорожную окраину, когда он очнулся от осторожного стука в окно. Липа, заснувшая на его плече, испуганно отодвинулась, осторожно приподняв голову над подушкой.

— Иван, слышишь? Стучат, — обдала она его сбивчивым шепотом. — Это, наверное, тот.

Дронов, зевая, протопал по холодному полу к высокому подоконнику. Даже он, с рождения не обделенный ростом, вынужден был привстать на цыпочки, чтобы увидеть хотя (бы по пояс постучавшегося. Но и тот, догадавшись об этом, опустился на колени, чтобы вести разговор. Уже кричали, судя по всему, третьи по счету петухи. Где-то вдалеке, за железнодорожной насыпью и рекой Тузловкой, над крышами станицы Кривянской, камышовыми и жестяными, заблестела полоска утренней зари. Шумел ветерок, запутавшийся в прибрежных камышах, а на самой середине реки стоял на якоре одинокий баркас, и в нем копошился рыбак, налаживавший снасти. На прибрежных кустах серебрились капли росы. Железнодорожная станция казалась вымершей, потому что ни один паровозный гудок не прорезывал предутренней тишины.

Иван Мартынович распахнул форточку, всмотрелся в молодого парня с густой шапкой смолисто-черных волос, чуть тронутых ветерком, заметил ироническую ухмылку на его губах.

— Вы Дронов будете? — спросил тот полушепотом и тихо прибавил: — «Три карты».

— «Ария Германа», — прошептал Иван Мартынович.

— Отоприте, пожалуйста.

Дронов наскоро набросил на себя длиннополый прорезиненный плащ, чтобы не белеть за порогом в одном исподнем, сторожко оглядываясь, проводил его в дом. Липа, успевшая обрядиться в простенький горошковый ситцевый халатик, кинулась зажечь керосиновую лампу.

— Света не надо, — возразил вошедший, и ее движение осталось незавершенным.

Не успевшая еще толком причесаться, молодая женщина села в самый дальний и еще совершенно темный угол и оттуда напряженно наблюдала за незнакомцем. Шапка черных волос закрывала половину его лба. Под полукружьями бровей ютились внимательные, глубоко посаженные глаза, и казалось, они не пропускают ни одного движения сидевших напротив супругов Дроновых, видимо, несмотря на всю их подготовленность, удивленных и озадаченных появлением ночного гостя, растерянно рассматривавших его.

В парне не было ничего особенного. Клетчатая ковбойка, заправленная в серые парусиновые брюки, и такие же парусиновые летние туфли той дешевизны, которая делала их доступными для студентов да служащих небольшого достатка, уравнивали этого парня со многими его ровесниками, делала его обычным и неприметным.