Николай Асанов - Огненная дуга

«В течение 23 июня на фронте существенных изменений не произошло.

…Западнее Белгорода подразделения Н-ской части вели разведку обороны противника…».

Вечером двадцать четвертого июня они вернулись в Москву. Группа Толубеева осталась, но его отозвали. Полковник Кристианс не забыл любезно добавить в вызове: «С личным секретарем Витой Арвидовной Толубеевой». К этому времени Вита уже разобралась, что всякое путешествие в воюющей стране связано с обязательным пропуском и вызовом или предписанием.

За эти полтора месяца они облетели и объехали весь Урал и почти всю Сибирь. Вита с удивлением видела, что в тех местах, где, по ее представлению и по сообщениям газет всего мира, по улицам городов ходят живые медведи, чаще всего проходили с заводов на вокзалы колонны отгружаемых на фронт танков, с аэродромов, спрятанных в глухой тайге, взлетали новенькие самолеты и устремлялись на запад, навстречу им, едущим с запада, — если они ехали по железной дороге, — шли сотни составов… Правда, их «литерный поезд» обычно пропускали без задержек дальше и дальше на восток, но случалось и так, что приходилось часами стоять на разъездах, потому что навстречу шли эшелон за эшелоном впритирку. Тогда Вита выходила вместе с сестрой Лидией из вагона, и на таких глухих разъездах они собирали раннюю землянику или пахучие цветы багульника, а иногда и купались. Толубеев обычно в это время спал. Он так уставал во всех этих «инспекциях», что порой возвращался в номер гостиницы или заводского общежития совсем больной. Тогда сестра Лидия укладывала его в постель, делала уколы или давала снотворное, и обе женщины чутко следили за его отдыхом. В такие дни сестра Лидия становилась неприступной: какой-нибудь директор или главный инженер мог сколько угодно кричать на нее, она выслушивала все, не поднимая глаз, отвечала, не повышая голоса: «Подполковник болен. Он будет разговаривать с вами завтра в таком-то часу!» — и точно называла час, в который Толубеев поднимется снова здоровым и сильным.

Для одного только человека сестра Лидия делала исключение — для полковника Кристианса. Полковник Кристианс ежедневно присылал Толубееву короткую зашифрованную телеграмму. Сестра Лидия расшифровывала ее и, как только Толубеев просыпался после своего беспамятного сна, подавала ему шифровку. И все время их путешествия по военным заводам шифровка сообщала, что все без изменений.

Прошел именно тот месяц, о котором мечтал в мае директор пушечного завода, когда вдруг Лидия, расшифровывавшая очередную телеграмму Кристианса, охнула, взглянула на Виту какими-то слепыми глазами, — вряд ли она даже видела Виту, — бросилась в комнату, где только что напичканный снотворным спал Толубеев, и принялась его будить. Толубеев с трудом раскрыл слипающиеся веки, и она подала ему телеграмму, решительно и жестко крича: «Да проснитесь же, Владимир Александрович!»

Толубеев машинально прочитал, но Вита видела, что он еще спит.

— Владимир Александрович, Владимир Александрович! — тормошила его сестра Лидия, но он уже опять опустил голову, и глаза его закрылись.

— О, господи! — воскликнула сестра, кинулась к шкафчику, вытащила бутылку водки, прикрикнула на Виту: — Кофе! Скорее! — резко сжала больному щеки, так что у Толубеева приоткрылся рот, и влила чуть не половину бутылки в этот все норовивший сжаться рот. Вита принесла кофе, но Толубеев уже проснулся, он сидел на кровати с блестящими глазами и снова перечитывал телеграмму. Вдруг он охнул, схватил чашку кофе, выпил, обжигаясь, попросил:

— Вита, помоги мне одеться! — Крикнул Лидии: — Что же вы стоите? Вызывайте всех сюда! Если я сделаю шаг, я упаду. Сколько вы влили в меня этого зелья? — он с отвращением смотрел на бутылку, стоявшую на его ночном столике.

— Граммов двести, наверно, — растерянно ответила сестра.

Ничего себе! — проворчал он и снова прикрикнул: — Звоните же!

Лидия выскочила к телефону, а Вита помогла ему одеться. От водки и снотворного он был похож на маленького обиженного мальчика и ничего почти не мог делать сам. Когда она застегнула на нем гимнастерку, он тихо сказал:

— Кристианс сообщает, что немцы наметили участок для наступления: от Белгорода на Курск и от Орла тоже на Курск. Они собираются срезать наш Курский выступ… Но какой он молодец, у нас еще не меньше недели, а все новые орудия уже на железнодорожных платформах вблизи от фронта…

В рабочую комнату начали сходиться помощники Толубеева. И Вита поразилась; еще только что казавшийся немощным и бессильным, ее муж вдруг стал решительным, собранным. Его немногословные распоряжения сыпались, как град, словно состояли из одних твердых согласных. Офицеры один за другим покидали кабинет, за окном рокотали моторы, развозя их на завод, на аэродром, на вокзал. Через полчаса никого вокруг не было.

Солдат-телеграфист принес новую шифровку. Кристианс предлагал вернуться в Москву.

Москва оказалась жаркой, в тополином пуху, в липовом цвете. На бульварах девушки в военных гимнастерках поднимали в темнеющее небо сигары аэростатов. В этот приезд Москва и москвичи казались более спокойными: по-видимому, привыкли к тому, что вот уже несколько месяцев сводки убеждали: на фронте все спокойно. А зимние победы так отодвинули немцев, что те перестали показываться даже в московском небе…

Толубеевых привезли в ту же самую квартиру, где они поселились впервые. Сестра Лидия, сопровождавшая их, позвонила куда-то по телефону, и в квартире немедленно появился профессор. Вита сочла самым благоразумным послушать, что он скажет о здоровье мужа.

Профессор довольно долго выстукивал и выслушивал Толубеева, проверил давление; сестра Лидия взяла кровь и тут же произвела анализы. Просмотрев ее записи, профессор удивленно сказал:

— Современная медицина переживает странные открытия. Во время войны у больных людей начисто исчезают язвенные поражения желудка, тяжелые экзематозные явления, колиты, гастриты и еще десятки болезней…

— Это не удивительно, — смеясь, сказал Толубеев. — Желудочные заболевания проходят от голода и грубой пищи. В ней нет таких раздражителей, как в деликатесах.

Когда вы, профессор, последний раз ели черную икру?

— Да, пожалуй, именно перед войной, — ответил профессор. — Но меня занимает другое: судя по анамнезу, вы недавно перенесли три операции на желудке. Затем вам прострелили легкое, едва не попав в сердце. Я выпустил вас из-под наблюдения на весь этот месяц только благодаря административному нажиму. Что я ожидал увидеть? Полное истощение организма, малокровие, если хотите, инвалидность. А что я увидел? Совершенно здорового человека, правда, переутомленного, но это уже не следствие болезни, а следствие большой физической нагрузки. Вы, подполковник, спутали мне все карты, но я со спокойной душой подпишу акт о полном вашем выздоровлении и о возвращении к боевой деятельности…