Евгений Федоровский - Невидимая смерть

Главный удар наносился по обороне между станицами Киевская и Молдаванская. Утром после артподготовки в бой пошли два тральщика. Опередив пехоту, они вместе с линейными машинами вклинились в оборону у Киевской. Однако натолкнулись на убийственный огонь противотанковых пушек и стали отходить. Один тральщик вышел на окраину станицы, оказавшись без прикрытия линейными танками. Но рации ему передали команду возвращаться назад. Пока тральщик разворачивался в свою сторону, в него попал немецкий снаряд. Танк с тралом замер. Немцы бросились в контратаку, стремясь во что бы то ни стало захватить русскую новинку. Вокруг аварийного тральщика разгорелся бой. Он продолжался более трех суток. Когда на четвертые сутки удалось пробиться к поврежденной машине, трала не оказалось…

Дурные вести добегают до ушей начальства скорей и действуют безотказней, чем добрые. О чрезвычайном происшествии узнали в Москве. Скорее всего, не обошлось дело без участия вездесущего и недремлющего Шоршнева. А в бронетанковом управлении сидел Михалев. Тот постарался обставить дело таким образом, чтобы кто-то доложил Верховному главнокомандующему. Узнав о потери образца новой боевой техники, Сталин потребовал объяснений и сурового наказания виновных. Первым назвали конечно же самого конструктора.

Павла взяли на трамвайной остановке, когда он поздней ночью возвращался с завода. Его впихнули в крытую машину с зарешеченным оконцем вверху. Везли долго каким-то странным кружным путем. Наконец машина остановилась. Заскрежетали железные ворота. Распахнулась дверца. Негромко кто-то приказал из темноты:

– Выходи!

Двое дюжих солдат в потных гимнастерках подхватили его под руки и потащили в подвал старого здания с облезлой штукатуркой. В большом голом помещении за столом перед тусклой лампой с эбонитовым абажуром сидел человек. Свет падал только на нижнюю половину лица – длинный, узкий подбородок, большой толстогубый рот. Стараясь унять нервную дрожь, Павел проговорил:

– Требую объяснить причину ареста.

– Требуешь? – рот сидевшего обнажил лошадиные зубы. – Каримов, объясни!

Сильный удар в ухо сбил Павла с ног. Его обыскали, вытащили документы, сняли наручные часы, ремень и втолкнули в узкую полутемную камеру. Бетонные стены с потеками, столик, вделанный в пол, табуретка, бурые доски нар. Он сел. Тут же звякнул глазок в окованных дверях:

– Не сидеть!

Он встал, оперся спиной о холодную сырую стену. Теперь мысль заработала спокойно и четко. Неужели его сунули в каменный мешок из-за потерянного трала? Но он же не виноват в этом! Может, где-то сказал неосторожное слово? Знают ли об аресте Ростовский, Нина, сослуживцы? Вряд ли. Тогда кто же истинный виновник? Перебрав в памяти все варианты и не найдя ответа, Павел решил ждать допроса. Тогда все выяснится. Жалко только зря потерянного времени. Ах, как все нелепо складывается как раз в тот момент, когда надо форсировать выпуск тралов.

– Отбо-о-й! – прокатился по коридору крик.

Павел лег на жесткие нары и сразу уснул. Но ему показалось, что как только он закрыл глаза, где-то за стеной раздался душераздирающий вопль. Пытали мужчину. Никогда Павел не предполагал, что глухая кирпичная стена так хорошо пропускает звук. Он прижался ухом к камню, услышал позвякивание металла и снова крик, потом вой, потом молчание, плеск воды, тупые удары плетью, тяжелый звук падающего тела… Крик, тишина, плеск воды… И так всю ночь.

В пять утра пронеслась команда «Подъем!» Открылось оконце в двери. Сунули миску с мутной бурдой, где плавало несколько крупинок перловки, ломтик черного с опилками хлеба. Заставив себя поесть, Павел почувствовал себя хуже. Сказались ночь без сна, неизвестность, крики истязаемого за стеной. Тогда он стал ходить из угла в угол по диагонали. Три шага вперед, три назад. Где-то он читал: сила человека проверяется поражением. «Посмотрим, что ты за человек», – подумал он, опустился к полу и выжался тридцать раз. «Движение спасает узника».

Зазвенели ключи. Солдат с желто-серым, как у крысы, лицом вывел Павла в коридор. Мимо проволокли изувеченного парня с закрученными назад руками. Он стонал, подвывая и лязгая зубами. Два белых скелета в рваных шинелях швабрами терли окровавленный пол. Трое заключенных стояли носом к стене, так, чтобы кончик чуть-чуть прикасался к камню. Один из них, видно, не знал этих правил, и надзиратель бил его по спине отполированной палкой. Все это заметил Павел, пока шел на верхний этак. Очевидно, подобные картинки показывались новичкам не зря. Солдат втолкнул его в кабинет, залитый солнцем. За столом сидел капитан в зеленом, нового покроя кителе, в углу за пишущей машинкой виднелся еще один военный. Капитан, поигрывая скулами, отрывисто спросил фамилию, имя, звание и вдруг повысил голос:

– Выкладывай, на кого работаешь?

– Я работаю в Военно-инженерной академии…

– Это нам известно! Мне нужно знать, кто ты на самом деле?!

– Не понимаю вопроса.

– Учти, мы умеем вытягивать признания даже у самых упрямых, – торжествуя, произнес капитан.

– Я не чувствую за собой никакой вины, – пожал плечами Павел.

– Лавля!

Откуда-то, словно из-под земли, появился парень с рваными ушами борца и волосатыми руками. «Лавля» – это, видно, была его кличка.

– Спрашиваю в последний раз!

– Бросьте валять дурака, – хмуро проговорил Павел.

– Откуда вы знаете немецкий?

– Поинтересуйтесь моей биографией. Я воспитывался в семье немца-колониста.

– Его фамилия?

– Карл Вольфштадт.

– Ты знаешь о том, что немцы выселены в Сибирь и Казахстан?

– Да. В августе сорок первого.

– А известно ли тебе, что язык немцев Поволжья мало похож на язык немцев Германии?

Павел был наслышан о застенках НКВД и палачах в них, но не предполагал, что работали они так по-дурному и топорно. Наивность вопроса в другом случае просто бы позабавила, но сейчас Павел подумал, что следователь не знает многого из его прошлого, тогда об этом не следует и говорить.

– И тем не менее ты учил язык фашистов! Мне понятны твои намерения! – выкрикнул капитан, опершись на стол, как на трибуну.

– Какие?

– Ты делал трал на народные деньги, испытывал в наших частях, чтобы готовеньким сдать своим хозяевам.

Павел понял, что именно на чудовищности и нелепости обвинения ломались когда-то стойкие люди. Они лишались дара речи, а тупые костоломы торжествовали победу, считая, что повергли арестанта в смятение под неопровержимостью улик. Для нормального ума это была какая-то дикая, не поддающаяся сознанию фантасмагория. Неужели так работала целая армия насильников наркомата внутренних дел, вторая по численности после действующей?!