Юлий Анненков - Штурманок прокладывает курс

— Бросил вас?

— Хуже.

Она никому не рассказывала об этом, а начав, уже не могла остановиться. И я увидел Киев 19 сентября 1941 года. Листья каштанов на мостовой вперемежку с горелой бумагой, которая летела из окон учреждений. Многие ушли из города с войсками. Киев стал полупустым. Ее отец эвакуировался со своим заводом. А этот пан — она не хотела называть даже его имени — говорил: «Подожди, за мной пришлют машину».

Потом на Красноармейской улице, вместе с другими трусами и негодяями, он встречал немцев хлебом-солью. Заливался духовой оркестр, реяли желто-блакитные и немецкие знамена. А по улице в город вползала гигантская гусеница. Рокоча и извиваясь, она растянулась на много километров, через площадь Толстого и Бессарабку вползла на пылающий Крещатик и лезла, лезла дальше... Мелькали черно-белые кресты на броне. Город казался вымершим, и только кучка мерзавцев на Красноармейской улице, словно издеваясь над ее названием, приветствовала победоносное германское воинство.

Человек, обманом заставивший Варвару остаться в Киеве, этот самый пан, как те галичане, что понаехали с запада, нацепил себе трезубец и стал видным чином в националистской раде. И у них было масло и какао, в то время как в первые дни оккупации нельзя было достать ни крошки хлеба даже за миллион, а воду люди носили с Днепра через весь город.

А еще через несколько дней началось самое страшное. Штадткомиссариат издал приказ: всем евреям захватить лучшие вещи и идти на Лукьяновку, за еврейское кладбище, на сборный пункт для отправки в гетто. Несколько дней длилось это шествие. Старые и малые, рабочие и интеллигенты, женщины и мужчины, они шли и шли, и Варваре казалось, она потеряла рассудок — все это дикая игра воображения.

Уже не помещались мертвые тела в глубоких рвах, а новые жертвы все шли и шли, уже зная, что никуда их не повезут, а просто разденут догола и расстреляют в Бабьем Яру.

«Почему они идут? — спрашивала себя Варвара. — Почему не бегут отсюда, не прячутся?»

Были и такие. Их находили, выволакивали из убежищ и расстреливали тут же, во дворах. А тем временем новые тысячи людей шли и шли в направлении Лукьяновки.

Варвара лежала, зарывшись в подушку, и в голове у нее звучал шум шагов и смертный шелест. Она хотела себя уверить, что это шумят каштаны у балкона, и они действительно шумели, гудя желтеющими кронами в ночи, но она знала, что слышит только шум идущей по улицам смерти.

На рассвете пришел старик сосед, известный адвокат Берман. Она была поражена, увидев его у порога. Как он мог не уехать? Почему? Он ничего не умел объяснить, говорил о редких книгах, которые собирал всю жизнь. Его квартира от пола до потолка была уставлена этими книгами. Варвара пригласила старика войти, но в это время проснулся ее пан. Он вышел в голубых кальсонах, с трубкой в зубах. «Что же ты стоишь, Варвара? — сказал он. — Надо приготовить фаршированную рыбу — фиш для дорогого гостя. Или лучше позвонить на Владимирскую, тридцать три?» Варвара знала, что на Владимирской, 33, размещается гестапо.

Шаркая домашними туфлями, старик ушел вниз по лестнице. Варвара выбежала на балкон и увидела, как он слился с потоком людей, которые всё шли и шли мимо дома, ведя за руку детей, поддерживая больных. Многие почему-то были в шубах, несмотря на теплое сентябрьское утро.

Вечером явились гости. Шампанское, черная икра, колбаса, пушистый белый хлеб на столе — все это было сейчас неправдоподобно. Может быть, муляжи из витрины? Сами гости напоминали манекены в белых и вышитых сорочках из витрины универмага на углу улицы Ленина, которая сейчас называлась Фундуклеевской, как при царе. Среди гостей были двое давно знакомых Варваре приятелей ее пана. Она всматривалась в лица и силилась отыскать прежние черты милых, добропорядочных киевлян, которые ходили Первого мая на демонстрацию и платили профсоюзные взносы.

Ее спрашивали, не больна ли она, а Варварин пан извинялся: «Супруге действительно немного нездоровится». Это не помешало одному из гостей, полковнику немецкой армии, ухаживать за ней сначала галантно, а потом довольно грубо.

Подвыпивший полковник остался ночевать, и Варвара каким-то образом оказалась в одной комнате с ним. Ключ повернулся в замке. Сквозь дверь просочился вкрадчивый голос пана: «Ну будь же умницей, дорогая! Подумай о нашем будущем».

В чем была, она выскочила на балкон и по пожарной лестнице спустилась вниз. Она ночевала в подвале у кривого дворника Хведька — солдата первой мировой войны. Всю ночь ее бил озноб. Шумели каштаны, а за шкафом в уголке, завешенном рядном, жена дворника уговаривала пятилетнюю Раю: «Спи, дитинка. Ось прийде мама, принесе дитинцi цукерки...» Ее маму еще утром увели в Бабий Яр.

На следующий день Хведько принес Варваре ее аусвайс и несколько платьев. Пан расстался с ней без всякого сожаления, и она ушла пешком сюда, на Караваевы Дачи, в отцовскую квартиру. Потом она поступила на работу и со случайной оказией послала письмо Кате, у которой и отец и мать были на фронте: «Приезжай. Вдвоем будет легче». Катя не ответила. И как она могла ответить? А весной неожиданно появилась сама, страшная, худая, в изорванном парчовом платье и в больших сапогах.

— Вот и все! Что вам еще сказать, Алеша?

Я не стал спрашивать. Чтобы переменить тему, заговорил о Кате.

— Вы с ней обращаетесь как с ребенком, — сказала Варвара, — подымаете на руки, то не замечаете, то ласкаете. А Катя — не ребенок. Семнадцать лет.

Я не понимал, к чему она клонит.

— Да, Катя — настоящий человек. Уж это я знаю!

— Ничего вы не знаете. Катя любит вас. Понятно?

Катя? Никогда в голову не приходило! А может быть... Я вспомнил, как она поцеловала меня, когда я лежал в гипсе.

Я пытался объяснись Варваре, что сейчас вообще не время для любви. Она смахнула волосы с лица, будто смахнула все жестокое и страшное, о чем мы говорили:

— Неправда. Человеку нужна радость. И вы любите кого-то... Заболталась, опоздаю на работу!

Странная женщина! Хочет отгородиться от войны на этой даче. Не удается! Плотник Герасим понял это. И она поймет.

Пришла Катя. Она задержалась потому, что район был оцеплен. Снова мотоциклисты, полицаи. Опять кого-то ловят.

— Как ты, Алеша? Почему такой хмурый? Болит что-нибудь?

Я промолчал. Что мог я ответить?

Эх вы, маленькие черные пружинки, сильные и слабые! Жаль будет с вами расставаться, а что поделаешь — война!

Варвара перешла на новую работу — диспетчером в гараже ликеро-водочного завода Кирхгофа в самом Киеве. Оккупанты побаивались новых людей, а ее уже знали по работе в магазине. Выписывать путевки шоферам — штука не хитрая. К тому же, имея с ними дело, можно обеспечить себя дровами и керосином.