Анатолий Генатулин - Вот кончится война...

– Девушки, есть среди вас такая – Баулина Зинаида? – спросил я, перебив шумиху.

– Кто-кто?

– Баулина Зинаида Егоровна, – хрипло повторил Баулин.

– Землячка, что ли, она вам будет?

– На третьем этаже Баулина. Откуда вы ее знаете?

– Муж ее разыскивает, – ответил я, чувствуя, как забилось у меня сердце.

– Ой! Надо же! Муж!

Девушки странно замолчали. Я взглянул на Баулина: лицо его сделалось каким-то синюшно-серым, даже в бою под пулями я не видел у него такого лица.

– Идемте, я вам покажу ее комнату, – вырвалась одна из девушек.

Сопровождаемые негромким, почему-то встревоженно настороженным разговором девушек, мы вышли из комнаты и стали подниматься на третий этаж. Теперь я, взволнованный, нет, не так, конечно, сильно, как Баулин, взволнованный перед встречей с Зинаидой (все же оставалось сомнение: может, не она, а просто однофамилица), теперь я пораженно думал, что чудо, оказывается, бывает на свете, что сейчас Баулин действительно встретит свою жену и сынишку.

Мы поднялись на третий этаж. Сейчас откроется дверь и я увижу жену Баулина. Я представлял ее красивой, даже очень красивой. У Баулина, мужика видного, не могла быть некрасивая жена.

Девушка без стука вошла в одну из дверей и тут же вышла. Вслед за ней выглянула худенькая простоволосая женщина. Сцепив на груди худые кисти рук, она какое-то время глядела на нас, вернее, окаменело, испуганно всматривалась в Баулина, с ее щек мгновенно стерся жиденький румянец и синие тени загустели под глазами. Тихо ахнув, она шагнула через порог, руки ее упали, она обессиленно прилегла к дверному косяку и медленно стала сползать на пол. Баулин неловко подхватил ее и почти на руках внес в комнату. Я остался стоять на лестничной площадке. Рядом со мной молча стояла та девушка, что привела нас, а снизу, с площадки второго этажа глядели наверх притихшие женщины. Простояв несколько минут, я уже собрался, было, идти вниз, на второй этаж, чтобы поискать Олю, которая встретила нас, но тут из двери высунулся Баулин и позвал:

– Толя, заходи.

Я вошел в комнату, поменьше той, что на втором этаже, но так же тесно заставленную двухъярусными кроватями. Женщина уже сидела за столом, она молчала, лицо ее было серым, застывшим; неподвижными глазами она смотрела перед собой, как будто задумалась крепко. Баулин сидел на табуретке возле кровати, он свертывал самокрутку, руки его заметно дрожали. Пулемет был прислонен у двери к стене. Я снял карабин и присел на краешек кровати. С другого конца стола, стоящего у окна впритык к подоконнику, сидел какой-то мужчина, примерно в возрасте Баулина или, может, чуть постарше. Видно, русский. Справа на верхней кровати, свесив босые ноги, сидела еще одна женщина, не старая, но одетая как старуха – во всем черном, монашеском. Над ней, в углу, перед темной иконой помигивала хилая лампадка. Я подумал мельком, что этот мужик, наверно, зашел к женщинам поболтать, хотя и сидел он как-то уж очень домашне – в нижней рубашке. Да, странным мне показался он сразу. Когда я вошел, он встал и поклонился мне, поклонился с такой же заискивающей и пугливой улыбкой, как кланялись нам цивильные немцы. Глаза его смотрели слишком уж смиренно, приниженно, виновато и тихо, только время от времени из них как бы вдруг выплескивалась тревога. Мальчика в комнате почему-то не было.

– Не думала, не чаяла встретить тебя, – наконец заговорила Зинаида. – Какая была война, сколько людей полегло!..

Она повернула лицо к нам, равнодушно скользнула взглядом по мне, глаза у нее были сухие, лицо слегка зарумянилось. Она не была ни красивой, ни дурнушкой. Но в двадцать гляделась, наверное, очень миловидно. Сейчас желтые волосы ее были собраны на затылке в небольшой узел, под стареньким платьицем угадывались увядающие груди.

А я все думал о мальчике, о пятилетнем сынишке Баулина, о встрече с которым он так долго мечтал, но мальчишки не было здесь и самое странное, ни Баулин, ни Зина не обмолвились о нем ни словом.

– Вот мы с ним и живем тут, – она кивнула на мужика. – Эта комната у нас семейная считается. Он пленный. Вместе работали на фруктово-консервной фабрике…

Я стал понимать, я уже понял: это ее муж или, как еще там, сожитель, она не ждала Баулина, жила с этим вот! Я повнимательнее посмотрел на мужика, к пленным мы относились не очень приветливо; мы прошли пол-Европы сквозь смерть, в дыму пожаров, в крови, в грязи, шли, оставляя на пашнях убитых товарищей, перешагивая через трупы врага, а он, этот мужик, этот пленный, целехонек, сидит тут и еще спит с чужой женой! Я глядел на мужика, на его приниженно-заискивающее лицо с открытой ненавистью. Баулин же, не поднимая глаза ни на кого, молча курил.

– Как ты разыскал меня? – спросила Зинаида.

– Я тебя везде искал… – глухо ответил Баулин.

– Мать ведь померла еще в сорок первом. Знаешь?

– Знаю. От Нюры письмо получил.

– Как она там?

– Ничего. В землянке ютится.

– Как теперь у нас там? – заговорила женщина в черном. – А то бают, у нас все пошло по-старинному. В церквах будто богослужение идет. Вот и погоны прицепили. Советской власти, что ли, нет?

– Как нет Советской власти?! – возмутился я. – Есть Советская власть! Только теперь с погонами.

– Не знаю даже, как тебе сказать, – нерешительно начала Зинаида. – Мальчика-то нашего нет… Помер… Еще в сорок третьем…

Баулин не шелохнулся. Он ожесточенно тянул самокрутку. Газетная бумага вспыхивала и жгла ему пальцы…

– Когда немцы отступали, нас погнали на запад, – уже спокойней продолжала Зинаида. – Голод, холод. В деревнях битком немцы. В хлевах спали, как скотина… Был бы он грудной, грудь бы давала ему… заболел маленький… Два дня мертвенького носила на руках. Потом зарыла в какую-то яму… Сейчас даже не знаю, где лежат его косточки…

– Бог пожалел его и взял к себе, – проговорила женщина в черном.

– Даже угостить вас нечем, – виновато улыбнулась Зинаида. – Хотите, у меня есть консервы. Только хлеба нет. Уж второй день без хлеба…

– Да, да что мы сидим! – засуетился мужик, вставая и все улыбаясь заискивающе, приниженно. – Надо же угостить дорогих гостей, наших освободителей. У меня спирт есть, давайте выпьем за победу, за Красную Армию! Зина!

– Нет, нет, спасибо, – глухим голосом отозвался Баулин и встал. – Нам нельзя, служба. Война еще не кончилась.

Он шагнул к двери, взял «Дегтярева» на ремень, я тоже встал и вскинул свой карабин. Мужик все кланялся, все улыбался своей жалкой улыбкой («Вот во что превратили человека немцы, – подумалось мне. – Или, может, просто трус, боится нас») – улыбался жалко и говорил, как будто очень сожалея:

– Вот ведь как обернулось… товарищ, не знаю вашего звания, у нас погонов этих не было… вы уж не обижайтесь на нас… не надеялась она…