Юрий Слепухин - Ничего кроме надежды

Интересно, действительно ли они снабжены радиовзрывателями, подумал Болховитинов, или Яан просто из осторожности не захотел делиться своими планами? О радиоуправляемых фугасах было известно еще до войны, в Ecole с ними знакомились на специальном курсе, но они считались тогда дорогими и не очень надежными. Возможно, конечно, техника за эти годы так усовершенствовалась, что англичане могут себе позволить тратить такие сложные устройства на столь незначительную цель. А может, она не столь уж и незначительна, как кажется. При затоплении объезды тут и в самом деле станут невозможны, так что какая-то задержка произойдет...

На ферму кривобокого вернулись уже в сумерках. Яан предложил зайти поужинать – это было кстати, Болховитинов так замерз, что у него уже зуб на зуб не попадал. В той же кухне молчаливая неприветливая женщина подала им пивной суп, картофель с кровяной колбасой и подливкой из красной капусты; Яан опять выставил глиняную бутылку.

– С вашего позволения, – сказал Болховитинов, – я выпью не после, а до. Мы привыкли действовать в таком порядке.

– Мы? – переспросил Яан.

– Я ведь русский.

– А-а! Я не знал. Казак, значит.

– Нет, из Центральной России.

– Какая разница, все русские – казаки, – сказал Яан и, обращаясь к кривобокому, который молча работал ложкой, произнес какую-то длинную фразу по-голландски. Тот покосился на Болховитинова, кивнул.

Дохлебав суп, он глянул еще раз и, неожиданно осклабившись, спросил:

– Распутин?

– Он самый, – подтвердил Болховитинов и налил себе еще. – Послушай-ка, Яан, когда все это взлетит на воздух – немцы сразу сделают мне капут, я ведь отвечаю за состояние дорог...

– Конечно, сделают, – согласился Яан. – А вы что, на Рыцарский крест рассчитывали?

– Так как же мне теперь?

– Спрячетесь, мы постараемся вас предупредить.

– Где конкретно я могу спрятаться? И за кого себя выдать? Я ведь даже не говорю на платт-дойч.

– Что-нибудь придумаем, – пообещал Яан. – Пока оставайтесь на месте, убежище вам подыщут.

– Хорошо бы не забыли, – с сомнением сказал Болховитинов. Все это, конечно, очень осложняло положение. Его спрячут, а Таня будет думать, что он здесь, так ведь и потерять друг друга недолго... – Скажите, вы не знаете, где живет мать Виллема?

– Зачем она вам?

– В сентябре я отправил туда одну девушку, ее надо было спрятать. Если бы можно было потом как-то с ней связаться, просто сообщить, что со мной...

– Если будет возможность, сообщим.

Прошло еще четыре дня. Болховитинов со своей командой таскался по осточертевшим дорогам, засыпал свежие выбоины и воронки, хотя теперь эта работа потеряла вообще всякий смысл – в Голландию, на Арнем, почти каждую ночь шла тяжелая техника, и покрытие размолотило до такой степени, что асфальт отлетал целыми пластами – особенно на поворотах шоссе, где танкам приходилось притормаживать одной гусеницей.

Пятый день пришелся на воскресенье. Накануне старики жаловались, что давно уже не имели выходных, даже в кирку сходить не удается, и он дал им день отдыха. Утром в дверь постучали. Отворив, он увидел давешнюю неприветливую женщину, что кормила их на ферме.

– Меня Яан послал, – сказала она, глядя в сторону. – Велел сказать, чтобы к вечеру были готовы.

– Сегодня вечером?

– Ага, как стемнеет...

Одеваясь и укладывая в чемоданчик свои пожитки, он торопился, как будто времени оставалось в обрез, лишь потом спохватился – впереди-то целый день! Он позавтракал, сходил на почту и позвонил в Калькар сказать, что уезжает по делам службы и неизвестно, надолго ли; от Тани, как и следовало думать, никаких вестей не было.

– Анечка, – сказал Болховитинов, – вы-то сами никуда не собираетесь?

– Да что вы, Кирилл Андреич! Боже упаси!

– Ну а если фронт приблизится?

– Тю, – жизнерадостно воскликнула Анна, – что нам этот фронт! Не-е, мы тут будем.

– Тогда я вас вот о чем попрошу: после перемены власти – вы понимаете, что я хочу сказать?

– Если англичане придут? А нехай приходят, мы и при немцах жили, а уж при англичанах подавно проживем!

– Так вот, Таня после этого может дать о себе знать. Если меня еще не будет – скажите, чтобы ехала к вам и ждала меня. Понимаете? Пусть без меня никуда не трогается.

Анна заверила, что никуда ее не отпустит. Отчасти успокоенный на этот счет, Болховитинов вернулся домой. Время тянулось медленно, он перечитал Волошина – наследство господина Гейслера; дом его в Клеве был разрушен до основания, а что стало с ним самим, выяснить не удалось. Потом пообедал, поспал и проснулся уже в сумерках. Вскоре приехал кривобокий – влез в дверь без стука, дружелюбно ухмыляясь, снова назвал Распутином и поманил за собой.

В легкой рессорной одноколке они долго ехали узкими проселочными дорогами, между огороженными туго натянутой проволокой выпасами – вайдами. Взошла низкая большая луна, на траве поблескивали станиолевые полоски – Болховитинову кто-то рассказывал, что два года назад, когда англичане впервые начали их применять, население было в панике, решив, что это какое-то новое оружие, средство травить скот и людей, полоски собирали щипцами, боясь дотронуться, только потом было властями разъяснено, что бояться нечего, своими конфетными бумажками томми пытаются мешать работе новых немецких средств дальнего обнаружения вражеских самолетов...

Болховитинов думал, что кривобокий везет его к себе, только почему-то кружным путем, но усадьба, куда они наконец приехали, была совсем не та – поменьше и без надворных построек. Кривобокий поманил за собой и, посвечивая фонариком, повел в кромешной тьме куда-то вверх по скрипучей лестнице; потом отворил дверь, пошарил рукой по стене. Тусклая лампочка осветила крошечную чердачную каморку – прогнувшаяся железная койка, столик, стул с плетеным из камыша сиденьем. Кривобокий бросил на койку чемодан, выставил кверху большой палец и одобрительно перекосил рожу: убежище, мол, первый сорт, надежнее не бывает!

Утром Болховитинов обнаружил в доме двух полуглухих стариков, которые кормили его на кухне, но явно ничего не понимали, когда он пытался заговорить. Да, подумал он, тут и спятить недолго, если прожить недельку-другую; неужто британцы так и не раскачаются?

Опасения оказались напрасными – британцы раскачались. На третью ночь его разбудил дикий грохот – врезанное в скошенный потолок окно полыхало красным, он вскочил, поднял раму и высунулся. Впереди – расстояние трудно было определить – разгорался огромный пожар, частыми вспышками слепили разрывы, а прямо над пожарищем – совсем низко, как ему показалось, чуть ли не на бреющем полете пронесся с чудовищным ревом четырехмоторный бомбардировщик. Огненно освещенный снизу, он казался горящим, Болховитинов так и подумал – сбит, падает, но за ним пролетел еще один, и еще, и еще; оказывается, они просто бомбили что-то с малой высоты, он еще в жизни такого не видал, чтобы эти громадные «ланкастеры» действовали как самолеты тактической авиации. Но удивляться было некогда, он опрометью кинулся вниз по лестнице – чем черт не шутит, если вторая волна заберет чуть правее... Хозяева уже сидели в погребе, с опаской посматривая на потолок – там что-то скрипело, потрескивало, сыпалась пыль. Спрятали, называется, подумал Болховитинов, сунули прямо в самое пекло... Бомбежка, впрочем, скоро прекратилась, стало тихо. Он собрался уже было выбраться наружу и полюбопытствовать, что там делается, как вдруг где-то неподалеку часто забухала скорострельная пушка. Похоже, что зенитка, но самолетов не было слышно, по ком же она стреляет? И звук был странный, что-то напоминал – потом Болховитинов сообразил: у французов в сороковом были такие автоматические «бофорсы» шведского производства. Похоже, да. Но у немцев он их не видел... Разве что трофейная какая-нибудь?