Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая

Глотая слезы, Юля вызывающе улыбнулась и по-мальчишески засвистала.

Иванов и Савва принесли разлапистую корягу и бросили у костра. Иванов удивился разительной перемене в милой Юлии. Не верилось, что лишь несколько минут назад она была веселая, беспокойная, ласковая. Теперь, поджав под себя по-татарски ноги, накинув на плечи фланелевую спортивку, она задумчиво сидела у костра.

– А ну, кавалеры, дайте-ка закурить! – попросила Юля.

Иванов утешился тем, что этот грубый, недевичий тон относился скорее всего к Юрию, который стоял поодаль.

Юля прикурила от головни, закашлялась.

– Пора отдавать концы, – сказал Юрий, ныряя в темноту.

– Так вот, Юлия, побыстрее прощупайте Богатырь-гору, определяйте площадку для новых цехов. С оползнями кончайте… – сказал Савва. – Потрудись, и тогда я тебе монумент отолью из стали. Останешься на заводе – доверю большую работу.

– Я хотела удариться на поиски золота. – Юля усмехнулась. – Понимаете, Савва Степанович, с детства мечтаю найти самородок, а приходится камни в горе добывать.

– Зачем тебе золото? Ты сама есть изумруд, и даже дороже! – воскликнул Савва.

В это время к костру подошел с ведром воды Юрий.

– Нельзя заливать! – остановила его Юля, заслоняя собой огонь.

– Исполняю обычай: кто разжег, тот и гасит.

Обойдя Юлю, Юрий вылил воду на костер. Дым и пар поднялись облаком. В наступившем мраке тоскливо заплескался голос женщины:

– Мои угли тлели, иначе бы не разжег.

Иванов проводил Крупновых вдоль кромки берега, с каждым простился по-разному: большую кисть Саввы жал долго, дружески; выпрямив, как стальной клинок, сунул он свою ладонь Юрию. Тот смял ее и, блеснув в лунном свете зубами, спросил, окая сильнее обычного:

– Остаетесь?

Завел мотор, и над рекой посыпались выпуклые звуки. Катер лег на лунную дорогу.

Томимый путаными чувствами, Иванов вернулся к стану. Юля лежала на песке, изо всех сил раздувая костер. Пламя то робко вспыхивало, то умирало.

– Наверное, хотите доказать кому-то и что-то? – спросил Иванов.

– Я всю жизнь доказываю кому-то и что-то.

И когда затрещали ветви в ярых зубах огня, Юля, подняв над пламенем руки, повторила:

– Доказываю всю жизнь… а доказать не могу.

Дыбилось прямое пламя, выжигая в беспредельной тьме небольшой купол. Юля ворошила палочкой пышущее золото углей, как бы отыскивая ту волшебную жемчужину счастья, о которой поведала ей в детстве волжская легенда…

Сидела однажды рыбачка у костра и пропищал ей на ухо комар: «Жги костер до зари, и откроется тебе клад-жемчужина. Гляди, чтоб до зари не утухал огонь. Дров не хватит – кинь платье, косу отрежь – брось! Иначе высунется из пепла железная рука, утащит тебя в железное царство к чугунному царю».

Широко открытыми глазами уставилась Юля на кончик горящей палочки. Вдруг наотмашь бросила палочку; та, нырнув золотой головкой в воду, зашипела.

– А почему вы, Анатолий Иванович, не допускаете, что костер-то я для вас разожгла? – спросила Юля.

– Для меня вы щепку пожалели бы.

– Бревна не жалко!

И между ними загорелся веселый, игривый разговор, как это было в гостинице. Полусерьезный тон стремительно сближал одиноких в ночи людей. Хорошо говорить намеками: можно признаться в чем угодно и тут же зачеркнуть это признание одним движением бровей. А вот Юрий даже понять не может такую игру. Налетает, как буря, тянется к самому сердцу. Отдай себя всю или иди к черту! Легко чувствовала себя Юля с Анатолием, и казалось минутами, что себя видит в нем. Близко к полуночи вернулись из городского парка молодые геологи, улеглись спать в палатках, а Юлия и Анатолий все подкладывали в костер дрова, набирая их в прибрежном лесу. Пламя широко раздвинуло тьму, отвоевав у ночи большой круг исслеженного коричневого песка с кустами вербы, с текучим стременем реки, облитой багровым светом.

– Говорят, по почерку можно определить характер, – сказала Юля. – Я дам вам письмо, пожалуйста, прочитайте и скажите свое мнение об авторе. – Сбегала в палатку, подала Иванову письмо, подвернув конец листка. Подпись замазала чернильным карандашом, и на губе остались следы чернил.

При свете пьяно качающегося огня Иванов прочитал четко выписанные слова на линованной бумаге:

«…В противном случае не пиши. Сердобольное утешение мне так же противно, как и фарисейское краснобайство о какой-то чистой дружбе между мужчиной и женщиной, если они здоровые и молодые, а не опустошенные или недоразвитые субъекты… Тебя мне надо, милая Осень, тебя!»

– Юля, вы давно знаете этого человека?

– Это не столь важно, Толя. Кто смело мечтает, тот должен смело действовать, говорит этот человек. Трудно прожить в людской тесноте и не наступить кому-нибудь на ногу, говорю ему я. Он считает, что ходить надо строем, поменьше зевать на галок и носить подкованные сапоги – это самая подходящая обувь нашего времени. А ну, Анатолий Иванович, какой характер у автора этого письма?

– Интересный человек. Но тяжелый… если не хуже.

– А что же делать, если… Вы стояли когда-нибудь на стене высокого дома или на скале? Вам понятно странное чувство – броситься с высоты?

Иванов и Юля долго бродили по берегу.

Юля оказалась очень выносливой: не спала всю ночь и не устала, только глаза ярче синели. У нее мужские ухватки, мужская манера носить спортивный костюм – куртку и брюки с сапогами. Ходила по берегу, ловко кидала гальку, посмеивалась над «девичьим неумением» Иванова «печь блины» – бросать плоский камешек так, чтобы он долго подпрыгивал на воде.

Когда, томясь, встало над заречной степью солнце, Юля попросила Иванова почистить чайник.

По колено в воде, он чистил песком закопченный чайник. Юля набирала шлифованную волной гальку и кидала ее. Галька ударяла то по ноге, то по руке Иванова.

– Юля, не дурите! – благодушно-счастливо ворчал он.

Сбросив куртку, сцепив на затылке пальцы, она смотрела на раскиданные по отлогому берегу белые дома заводского поселка. Разгорающийся свет солнца четко обрисовал линии ее тела. И тогда почуялось Иванову: томительно хочется женщине, чтобы взяли ее на руки, приласкали.

Повесив чайник на обрубленный, культяпый сучок ветлы, Иванов причесал волосы и, глядясь в гладкую поверхность реки, норовя застигнуть Юлию врасплох, спросил ее:

– Почему не бросаетесь со скалы… к тому автору письма?

– Может, и бросилась бы, да не хочу из-за него сидеть в тюрьме…

– Перестаньте смеяться.

– Я ревни-и-ивая, могу зарезать его или ее. Он нравится женщинам.

– А почему бы, Юленька, не полюбить вам меня? Зажили бы во славу Родине и на страх врагам! – Последнюю фразу он добавил с целью: если Юля посмеется, то и он может обратить все в шутку. – Я покладистый, добрый. Из-за меня в тюрьму не придется идти.