Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание

Вот и нехитрая разгадка. Само гнездо – в бункере, и можно только предполагать, как оно велико. А замок лишь для маскировки.

Три десятка металлических ступеней. Снова тамбур со стальной круглой дверью. За ним длинный коридор в обе стороны. Ярко светятся плоские плафоны.

Несколько шагов налево – и опять лестница вниз. На этот раз короче, хотя двери и здесь все той же внушительной конструкции. И возле обеих сидят дежурные с автоматами.

Но Алексея Иннокентьевича повели еще ниже. Третья галерея оказалась совсем небольшой: две двери слева, две справа; на каждой запоры и смотровые оконца с задвижками. Камеры.

Надзиратель сидел в тупике на прямом неудобном стуле; он был без сапог, в грубых шерстяных носках почти до коленей и в тапках. Он только что кончил говорить по телефону, даже трубку не положил.

– Тони, я ни черта не понимаю! – раздраженно сказал он. – Для этого типа нужно освободить отдельную камеру?

– Это не я придумал, Крысеныш, – ответил ефрейтор.

– Но ведь все равно вывозить их будем в одном курятнике!

– С твоей головой, Крысеныш, я б уж командовал дивизией! – весело хрюкнул ефрейтор. – Или городской тюрьмой.

Алексею Иннокентьевичу велели стать лицом к стене. Он услышал, как открыли двери двух камер. «Шнель! Шнель!» Зашелестели непривычно легкие неподкованные шаги нескольких пар ног. Лязгнул запор. Алексея Иннокентьевича провели в освободившуюся камеру.

Яркая лампочка. По бокам трехэтажные нары. Яркие желтые и зеленые поперечные полосы матрацев. Проход узкий, в длину шагов пять, не больше. На торцовой стене, ближе к полу, свежая штукатурка, даже закрасить не успели. Пахнет известью, а так воздух хорош, хоть здесь и сидели несколько человек сразу. Очевидно, принудительная вентиляция, понял Алексей Иннокентьевич и без труда нашел под потолком забранное прутьями отверстие.

Он расстегнул мундир и лег на спину. Дело плохо, подумал он. Прямо скажем – не повезло. Уйти живыми им не удастся. Выходит, надо самим напасть на немцев. Поймет ли капитан Сад, что у них остался единственный выход напасть на замок? Немцев здесь много. Слишком много. Володе с ними не справиться. Замок неприступен, а поджидать их в пути, устроить засаду… Ну сколько они успеют убить? Ну двадцать фашистов, ну двадцать пять от силы, а потом придется спасаться самим… Это ничего, что я здесь, – заключил Алексей Иннокентьевич. – Барон заинтригован и напуган. И он будет меня таскать за собой до тех пор, пока не дознается об источниках.

Спать он давно приучил себя в любой обстановке, и сейчас тоже заснул почти сразу. Разбудил его караульный – принес миску похлебки, большой ломоть хлеба и кружку кофе. Похлебка оказалась ничего, и хлеб хороший, а вот кофе был дрянной – коричневая бурда. Все же Алексей Иннокентьевич и его выпил и опять лег спать, а когда снова проснулся, в камере было темно и что-то лилось. Он сел и спустил с нар ноги, и они окунулись в воду почти до коленей, а вода все прибывала.

– Идем, тебя твой обер-лейтенант зовет, – сказал Сошникову низенький крепыш оберштурмфюрер, чем-то напоминающий издали Володьку Харитончука; только у того физиономия была – само добродушие, а эсэсовец глядел сквозь тонкие «золотые» очки, будто иглой колол.

Сошников усмехнулся. Обычная история: в который раз его костлявая фигура ввела противника в заблуждение; почему-то худоба у всех ассоциировалась с отсутствием силы. Вот и теперь оберштурмфюрер так повелительно взял Сергея за предплечье, так цепко взял, что бери этого дурака на любой прием – можно шею ему свернуть, можно шарахнуть об стену или, уж самое безобидное, сломать эту руку, – а он и опомниться не успеет и не поймет, как это произошло.

Сошников осторожно левой рукой убрал руку эсэсовца, закинул на плечо ремень автомата – пусть висит под мышкой, самое удобное положение, чтобы вдруг открыть огонь, – и сказал:

– Пошли.

Он понимал по-немецки почти все и даже кое-что говорил, но ему было далеко до Рэма, а главное – произношение хромало. Поэтому Сошников предпочитал говорить коротко или вовсе отмалчиваться.

Пока все шло нормально.

Успокаивало и то, что Алексей Иннокентьевич, которого несколько секунд было отлично видно в большом угловом окне второго этажа, держался уверенно и даже улыбнулся собеседнику, очевидно, самому фон Хальдорфу.

«Если б они хотели со мной расправиться, они бы пристрелили меня издали, – рассуждал Сошников, поднимаясь на крыльцо. – Или попытались бы обезоружить. Но не тянули бы меня со всем арсеналом в дом. Ни к чему им это…»

Уже шагнув за порог, первое, что он увидел, были глаза графа, и в них Сошников мгновенно прочел такое, что понял: сорвалось… А в следующую долю секунды он увидел, как на его тень, вырезанную черным на солнечном квадрате у ног, падает поперек шеи черная тень.

И упал почти одновременно с ударом, как подрубленный.

– Вот дохлятина, черт побери! – выругался оберштурмфюрер. – В чем душа держится, а ведь тоже – в разведку лезет! Только руки о них пачкать…

Сошников лежал вялым комком и слушал. Вот сорвали автомат. Вынули гранаты. Пошарили – нашли пистолет. Еще ищут… Сколько их здесь было? – двое на верхней площадке, по-моему, безоружные, жаль, точно заметить не успел; один спускался по лестничной площадке с ящиком – точно без оружия; справа дежурный, этот при «шмайссере», конечно; и еще один или двое здесь же болтались; ничего о них вспомнить не могу… Ладно. Оберштурмфюрер в одиночку действовать не рискнул бы. Предположим, его страхуют еще двое, которых я заметить не успел. У эсэсовца только пистолет в кобуре. Но по шее мне двинули прикладом «шмайссера». Очевидно, и у другого то же… Итак: эти двое, обер с моим автоматом и дежурный. Остальные не в счет. Но и эти четыре автомата… Плохо дело.

Ножа они все-таки не нашли. В левом голенище. Хороший широкий нож. Уже что-то для начала.

Надо заметить, у кого мой автомат. Он на боевом взводя, в стволе патрон – шпарь сразу. Это выигранные полсекунды, может быть, даже целая секунда…

Вот он, милый, в левой руке у обера…

Сошникова уже волокли к входу в бункер. Оберштурмфюрер за левую руку, другой эсэсовец – за правую.

– Обождите, гады. Один момент… Очухаюсь – сам пойду.

Эсэсовцы отпустили руки. Сошников сел на полу. Потряс головой, фыркнул пару раз, потер шею, ноги…

– Ты погляди на эту русскую свинью! – сказал с иронией в голосе оберштурмфюрер. – Он хочет…

Фашист не договорил. Нож вошел в его сердце, а тело, с необыкновенной для такого веса легкостью, поворачиваясь в воздухе, рухнуло на стоявшего с другой стороны эсэсовца, и уже вдвоем они откатились под стену.

Так и есть – страховали двое.

Вот он, второй, мордастый, отъевшийся боров. Не умеешь даже со спины толково бить – получи от меня спереди.