Эрнст Бутин - Се человек

Однако в голосе не было бодрой твердости, а слышалась легкая грусть, пропитанная неуверенностью. Иуда понимал его: Равви проповедовал в деревушках, маленьких городках, а чаще вообще вне поселений, общаясь с ам-харцами: рыбарями, пастухами, земледельцами - людьми доверчивыми и простодушными. А сейчас перед ним - огромный городище с хитрыми, расчетливыми, испорченными тысячами обретающихся здесь священников и книжников, многоопытными жителями, навидавшимися и наслушавшимися всего, не верящими ни во что, кроме своей исключительности и Торы. А потому, чтобы осмотреться, освоиться в Иерушалаиме, предложил Иуда войти туда тихохонько, незаметно, слившись с другими паломниками. Равви вскинул на него удивленные, с вмиг расширившимися зрачками, глаза и негромко, но твердо сказал, что, кто таясь входит в двор овчий, тот вор и разбойник, а входящий открыто есть подлинный пастырь, овцы слушаются голоса его, и он выводит их на волю, к свету, и они идут за ним, потому что знают - он добрый пастырь их. - Все, сколько ни проходило предо мной, суть воры и разбойники, - добавил, помолчав немного. - Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. Только смолк, назареи, как всегда почтительно внимавшие ему, запоглядывали негодующе на Иуду, заворчали: как-де мог ты предложить такое Равви - затеряться среди других? Но громко возмущаться не решились: Равви за что-то ценил, уважал, выделял этого единственного среди них, галилеян, иудея, много постранствовавшего по свету, умеющего читать и писать не только на родном языке и по-эллински, как бывший мытарь Левий Матфей, но и по-ромейски, а может, и еще по-каковски, кто его знает? Равви часто советовался с ним, подолгу беседовал, уединившись. И даже доверил ему общую, пусть и небольшую, казну, возложив на него заботу о быте их маленького братства. Потому-то никто вслух и не осмелился осудить Иуду, лучшего друга Равви. Только решительный, безраздумный Иаков бен-Заведей взъярился, зарокотал было гневно, но Равви жестом приказал замолчать. Объявил: - Благословен грядый во имя Господне. Да сбудется предсказанное пророком Захарией: ликуй, торжествуй, радуйся, дщерь Сиона Иерушалаим: се Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъ-яремной! Показав рукой на скучившиеся внизу, близ Гефсиманского сада, хозяйственные постройки, напоминающие серые кубики, властно попросил Иуду и сводного брата своего Симона привести ослицу с осленком, которых найдут там. Симон, щуплый, лысый, с неподвижным желчным лицом, поизучал Равви недолгим взглядом. Потом забросил на плечо полу бурой своей пенулы - ромейского плаща с капюшоном - и косолапя побрел не торопясь по склону. А Иуда, почесывая в задумчивости расплющенную переносицу, поинтересовался: а если, дескать, хозяева не отдадут скотину? Равви дернул неопределенно плечом, посоветовал, раздражаясь, сказать, что это для Господа, тогда, мол, непременно отдадут. Не осмелившись смотреть в глаза ему, чтобы он не прочитал в них сомнения, Иуда нехотя направился вслед за удаляющимся Симоном. К Симону испытывал Иуда всегда нечто, похожее на нежность и хвалил себя за то, что тогда, в Идумее, выбрал в напарники этого худого, точно засушенного, галилеянина. Подкупила его лютая ненависть к ромейцам, при одном упоминании о которых он, словно задыхаясь, начинал мелко и часто всхрапывать. Не понравилось только одно: Симон потребовал называть его не по отцу бен-Иосиф, а Кананитом. Иуда приказал отказаться от этой блажи надо стать неприметным, таким как все: за одно лишь такое прозвище и ромейцы, и свои правоверные в клочья разорвут. Симон впервые за всю беседу улыбнулся - неумело, судорожно растянул, не разжимая, тонкие, бескровные губы. Сказал, что, если допытываются, объясняет, притворяясь недоумком, что родом из Каны Галилейской, потому, мол, и Кананит. И добавил, что не хочет быть бен-Иосифом еще и потому, что у мачехи есть родной сын Симон, который тоже считается бен-Иосиф; не желаю, заявил он, иметь с ним ничего общего, даже имени. Долго расспрашивал его тогда Иуда, все узнал о нем. Что старшие братья его погибли в битвах с ромейцами. Что вдовый отец его, строительных дел мастер из Назарета, был обручен в Иерушалаиме с двенадцатилетней девчонкой Мириам, которую родители отдали в трехлетнем возрасте на воспитание в Храм и которую священство неизвестно за что - за бойкий, игривый характер, скорей всего, поспешило, как только вошла она в совершенные лета, навязать бедному старику из далекой Галилеи: больше, наверное, никто не захотел ее взять. Что из Назарета она шестнадцати лет сбежала назад в Иерушалаим - так сказал отец, отправившийся ее разыскивать. Что вернулись они только через несколько месяцев. И уже с первенцем Мириам - Иегошуа. Что еще четырех сыновей и двух дочерей родила она. Что отец Симона давно умер, а мачеха по-прежнему живет в Галилее, там же и все ее дети, кроме старшего сына, который сгинул куда-то еще в отрочестве, о чем поведал в Иерихоне, когда ждали сигнала к нападению на дворец Ирода Великого, какой-то оказавшийся рядом незнакомый болтливый земляк, размозженный во время штурма дворца сброшенной с парапета крыши статуей цезаря Августа. Подогреваемый воспоминаниями, Иуда догнал Симона и неожиданно для себя ласково положил руку ему на плечо. Тот вздрогнул, обернулся. Не привыкший к таким нежностям, растерянно замигал, вымучил обычную свою неумелую, натянутую улыбку. А в памяти Иуды всплыло давно забытое: такое же пораженное лицо, такие же моргающие глаза, такая же неуверенная улыбка была у Кананита на берегу Иордана, когда узнал он, что Равви, тогда еще всего-навсего Иегошуа - тот самый давным-давно пропавший сводный брат его, старший сын мачехи... Около стены давильни, сложенной из серого плитняка, действительно оказались ослица и осленок мышастого цвета, привязанные к одинокой, чахлой маслине. Только-только Симон принялся не мешкая отвязывать животных, как из полутьмы зевастого входа в маслодавильню выскочил плешивый, невысокий старик в заляпанном жиром хитоне и ошалело уставился на Кананита. Вслед за стариком показался в дверном проеме могучий парень с толстыми волосатыми руками. Лениво, но тоном, не сулящим ничего хорошего, спросил, кто такие. Симон лишь мельком глянул на него и, запыхтев, еще старательней принялся распутывать узлы веревки. А Иуда, постаравшись принять как можно более значительный вид, объявил, что так угодно Господу. - Какому такому Господу? - взвизгнул опомнившийся старик. - У нас и Господь, и господин один - Никодим бен-Горион! Все здесь, - размашисто очертил рукой круг, - принадлежит ему, а не какому-то Господу!.. Что за Господь такой объявился, ради которого надо воровать?! У Иуды отлегло от сердца: знал, что влиятельный иерушалаимский вельможа Никодим бен-Горион был тайным почитателем Равви и даже многажды тайно встречался с ним, подолгу о чем-то беседуя.Читать дальше