Илья Штемлер - Мой белый, белый город

Я же отчаянно старался схватить за хвост ускользающую удачу, что так внезапно свалилась на меня.

- Эй, Томка, ты видела, кто сейчас сбил «цукорий»?

- Ты дурак! И все вы дураки…

Она повела худенькими плечиками под стираным-перестираным платьем и спустилась с крыльца, глядя прямо перед собой.

Кто-то из нас первым пустил камень по асфальту, прямо под ноги девочке. Второй, третий… Камни, словно трассирующие пули, веером слетались к тому месту, куда ступали ее туфли. Девочка подпрыгивала, пропуская их под собой, и, не выдержав, побежала…

Все началось с того душного вечера, когда во дворе появился высокий мужчина в толстых очках. Это был отец Томки - Спартак Адигезалович Адигезалов. Все знали, что он ушел на фронт в самом начале войны. И вот вернулся. В очках и гимнастерке с латкой на локте. Неизвестно, кто первым пустил слух, что Спартак не просто вернулся, как возвращались раненые, а убежал с фронта, дезертировал. Потом мы долго гадали, кто же пустил этот слух - то ли горбатая Зейнаб, то ли тетка Марьям, которая продавала соседям вонючее хаши. Но слух такой был. А так как у всех соседей кто-то воевал или уже был убит или ранен, то слух этот не оставили без внимания.

- Счастливая Аида, Томкина мать. Умерла, не дожила до черного часа - видеть мужа-дезертира. Подумаешь, близорукий! Кто сейчас здоровый? Все воюют - и ничего. - И горбатая Зейнаб сообщила, что однажды ночью она видела, как Адигезалов шел по двору… без очков. Ночью. Думал, что его никто не видит, все спят. Он шел в уборную без очков… Зейнаб так поразилась, что не могла и слова вымолвить. Тогда ей все стало ясно. Видимо, она и пустила слух, что Адигезалов - дезертир…

- И как его родители таким именем назвали: Спартак? - озадаченно спросил дворник Захар.

- А что родители? - вмешалась Зейнаб.- Как что - родители виноваты. Откуда они знали? Как что - всё родители виноваты…

- Нет, не все мне ясно, - сомневалась моя бабушка. - Почему он добровольно ушел на фронт? Я ведь помню, он стоял на призывном пункте на улице Полухина, вместе с моим Женечкой…

- Почему? Чтобы пыль в глаза пустить! - Казалось, что горб у Зейнаб еще больше вздулся от негодования.

- Ладно, ладно! - прикрикнула моя бабушка. - У человека, может быть, катаракта обоих глаз. А вы!..

Дворник Захар, дремавший под теплым вечерним солнцем, встрепенулся. Он знал все, что происходит на свете. И по каждому поводу имел свою точку зрения.

- Катаракта? Ха-ха… Это же рыба такая. - И уточнил для пущей важности: - В Африке.

- Рыба - каракатица! Катаракта - это болезнь глаз, - поправила бабушка, которая тоже кое-что знала, но редко это показывала.

Дворник Захар тотчас отчаянно заспорил. Но бабушка презрительно оглядела его маленькую фигуру и покачала головой:

- Тебе, Захар, как человеку, тоже имеющему дефект зрения, не мешало бы это знать.

Захар еще отчаяннее заспорил - он не любил, когда намекали на то, что он косой, даже так тонко намекали, как это сделала тогда моя бабушка.

- И девочку жалко, - вздохнула Зейнаб. - Такая красивая.

- Слушай, перестань, да! Всех жалко? Наоборот - пусть ей будет стыдно за отца. Чтобы тот все понял. - Захар отошел от женщин и принялся подметать двор, хотя только-только закончил уборку…

Вообще-то Томка считалась своей девчонкой. Было время, когда мы хотели взять ее с собой, собираясь бежать на фронт. Но потом кто-то нас предал, и затея провалилась, сопровождаемая ревом всех заговорщиков - наказывали при широко распахнутых окнах. И весь квартал знал, что произошло…

Словом, Томка была своя девчонка. И если бы не загадочное возвращение с фронта ее отца Спартака Адигезаловича, она так бы и оставалась своей. К тому же на нашу улицу принесли подряд три похоронки, и сорок дней, согласно обычаю, все родственники убитых ходили в трауре…

Надо сказать, что и Томка не очень хотела с нами знаться, после того как мы не поверили, что ее отец вернулся с фронта по состоянию здоровья. Она молча терпела наше презрение, и это выводило нас из себя. И лишь когда кто-то первым запустил в нее камень, а потом и все остальные мальчишки, как стая волчат, последовали его примеру, она заплакала…

Я нередко вспоминаю ту историю с Томкой. Даже в другой, взрослой своей жизни приходится сталкиваться с такой слепой неприязнью к существу, которое ничем не виновато в том или ином поступке, имеющем к нему очень отдаленное и чисто условное касательство. Людям порой недосуг разбираться до конца, да и лень. Если это не затрагивает их лично. А несправедливость по отношению к кому-то переносится легко. Скольким людям доставляло наше равнодушие горькие минуты, даже если оно проявлялось не столь бурно, как в той истории моего детства!

Школьная парта, которую занимала Томка, стояла в конце средней колонки. И она сидела одна, никто не хотел с ней сидеть. Когда педагог выуживал из ветхого классного журнала фамилию «Адигезалова», Томка проходила через весь класс под мычание учеников. Тогда злились учителя - узнать нельзя, кто мычит: у всех сомкнуты губы. Поэтому учителя избегали вызывать Томку, благо она готовила все уроки на «отлично», в чем учителя были уверены…

Однажды Томка отвечала зоологию. Надо было перечислить все органы чувств окуня. Интересно, какие могут быть чувства у окуня? Чувство горячей сковородки? Мы, тридцать балбесов, слушали, с каким пылом Томка рассказывала про окуня, словно это был ее хороший знакомый. Кое-кто даже перестал мычать. Оказывается, у Томки были рыбки, и она каждый день записывала о них какую-то ерунду: что они едят, как реагируют на разные звуки. Особенно, дескать, их пугает звук, который издает расческа, когда проводишь ею по ребру аквариума. Класс был поражен. В то время как мы гоняем по двору, занимаясь всякой чепухой, Томка, та самая Томка, которую мы презирали, оказалась не зубрилкой, а человеком целеустремленным, вызывающим к себе интерес учителей. И это било по нашему самолюбию.

Месть наша была мелкой. Один из учеников, по фамилии Сеидов, - толстощекий коротыш, слишком сытый на вид по меркам нашего полуголодного военного детства, - выкрикнул с места, что все равно Томка - «дезертирка» и слушать ее ответ ему невыносимо…

Томка покраснела и беспомощно взглянула на учительницу.

- Какие-то глупости! - воскликнула наша добрейшая Гоар Сергеевна. - Очень легко обидеть человека… Если бы и вправду ее отец… - Учительница запнулась и покраснела, как Томка. - Давно бы разобрались, - вяло договорила Гоар Сергеевна.

Томка шла на свое место, втянув в тощие плечики маленькую голову. Зоологиня растерянно пыталась внушить нам, что мы возводим напраслину на человека, который, вероятно - да и наверняка, - был отозван с фронта по состоянию здоровья. Что мы жестокие, неумные дети… К тому же мы трусливы, навалились всем классом на своего товарища…