Семен Бытовой - Багульник

Я не стал повторяться и объяснять, почему не захотел, теперь, когда мы были в пути, это уже не имело никакого значения. Я решил переменить разговор.

- Верно про вас, Петр Степанович, говорят, что вы последний из рода Быхинька?

- Наверно, так...

- Как же случилось, что вы остались к старости одиноки?

Он помолчал, взял из кожаного кисета щепотку нарезанного листового табаку, скатал в шарик и запихал в начавшую потухать трубку. Раскурив ее, стал рассказывать печальную историю орочского рода Быхинька, когда-то довольно многочисленного, насчитывавшего более сотни человек, и кочевавшего вдоль холмистых берегов таежной реки Ма. Весной 1916 года от вспыхнувшей эпидемии оспы погибли все люди рода Быхинька.

- Я в то время далеко в тайге был, за сохатым гнался...

Зима в том году, рассказывал дальше Быхинька, рано пошла на убыль. После большой мартовской пурги - она оказалась последней - наступили тихие, ровные дни. Снег начал подтаивать и сделался рыхлым, лед на реке почернел, вздулся, было похоже, что весна принесет большую воду и стойбище окажется надолго отрезанным от таежных троп. В амбарчике на сваях, где хранились продукты, осталось мало юколы и мяса, и Петр Степанович стал собираться на охоту.

Недавно, проверяя капканы, он приметил в Дубовой пади следы сохатого. Судя по широким отпечаткам копыт на снегу, это был старый рогач: там, где он бродил, на стволах деревьев оставались затиры, значит, зверь терся рогами, готовился сбросить их, чуял, что весна близко. По расчетам Быхиньки, сохатый еще не успел далеко уйти, и, если не тянуть время, можно его настигнуть - скорей всего около горного перевала.

Широкие лыжи, подклеенные мехом, скользили по рыхлому снегу плохо, а следы сохатого петляли, и только в конце дня, когда над тайгой занялся закат, Быхинька увидел рогача. На счастье, ветер дул так, что зверь не сразу учуял охотника и дал ему подойти близко. И только Быхинька вскинул ружье, тот рванулся из сугроба и, не успев стряхнуть с себя снег, побежал вверх по крутой, почти отвесной тропе в горы. Вскоре на вершине перевала в одно и то же время оказались зверь и человек. Сохатый постоял несколько секунд, откинул к спине широкие, как тесаки, рога, раздул красные вывороченные ноздри, из которых клубами валил пар, глянул на охотника большим, испуганным глазом и прыгнул с вершины в ущелье.

Первой мыслью охотника было спуститься в ущелье, но ранние зимние сумерки окутали тайгу, и, хотя закат запылал ярко, света от него не прибавилось. Быхинька решил заночевать на горном перевале. Отыскал среди камней впадину, защищенную от ветра, постелил барсучью шкурку, сел на нее, прижался к обледенелому камню и вскоре заснул.

Едва стало светать, он глянул вниз и замер от удивления: сохатый барахтался в глубоком снегу, пытался встать и тут же заваливался; Быхиньке показалось, что он с трудом держит рогатую голову, - так она стала тяжела для него. Наверно, подумал он, зверь, упав с вершины, сломал ноги или ударился спиной об острый камень и остался лежать внизу. Стрелять в него не было смысла, охотник быстро спустился в ущелье, подбежал к сохатому и с размаху вонзил ему в сердце нож по самую рукоять. Только из раны брызнула струя крови, Быхинька, как это обычно делали таежники, подставил кружку, наполнил ее до краев и стал пить большими глотками - по всему телу разлилось тепло и сразу прибавилось сил.

Волочить огромную тушу в стойбище Быхинька и не помышлял, да и не было у него с собой упряжки с нартами, завалил ее снегом и рядом на деревьях сделал зарубки; пока стоят холода, он перевезет юрту поближе к горному перевалу и с семьей безбедно переждет здесь весну, - мяса хватит надолго.

Веселый, довольный богатой добычей - не каждый год удается добыть сохатого, - возвращался он к устью родной реки Ма, думал, как встретят его жена Лола и детишки - у него их четверо мал мала меньше, - и от этой мысли, казалось, лыжи сами несли его сквозь тайгу. Когда на исходе четвертых суток он увидел в просветах между деревьями свое стойбище, почему-то никто не вышел встречать его; там было тихо, даже собаки не лаяли, только ветер хлопал берестяной дверью юрты. Почуяв недоброе, он остановился и несколько минут стоял в оцепенении.

"Неужели "худое поветрие"?"

Он вспомнил, что позапрошлой весной, после того как на протоке Хуту у Тиктамунков побывали маньчжурские скупщики пушнины, там вспыхнула эпидемия оспы, унесшая половину этого большого орочского рода. Не так давно приезжали эти же скупщики на Ма, к Быхинькам...

...Он не помнит, сколько времени бежал до соседнего стойбища, где жили орочи рода Дюанка и где в свое время он купил себе в жены красавицу Лолу, отдав за нее богатый по тому времени тэ*. Узнав, что привело его к ним, Дюанки не пустили его в стойбище, закричали, чтобы он поскорей уходил подальше в тайгу. Старый охотник Никифор Дюанка, отец Лолы, из жалости бросил ему пару пресных лепешек и юколу, однако Петр Степанович не затаил обиды, он и сам подумал, что несет в себе "худое поветрие" и опасен для людей.

_______________

* Выкуп.

Не взяв ни лепешек, ни юколы, стал уходить.

- Лола, дочь моя, жива, нет ли? - закричал ему вслед Никифор Дюанка.

- Нет Лолы!

- А детишки ее живы, нет ли?

- Нет и детишек!

- А ты почему живой?

- Я далеко в тайге был, за сохатым гнался.

Долго, ночуя на снегу у костров, добирался он к горному перевалу, где в ущелье оставил лосиную тушу. Соорудив шалашик из древесного корья, стал жить в одиночестве, вдали от людей.

- Вам в то время, Петр Степанович, было немного лет, почему не завели новую семью?

- Легко говоришь, - сказал он, - в прежнее время наш брат, ороч, чтобы жену себе купить, должен был немалый тэ за нее внести, а у меня ничего не было. Одно старое ружьишко, а порох давно вышел. Пришлось, верно, копье себе сделать, только с копьем, сам знаешь, ни соболя, ни лисицу, ни белку не добудешь. А без пушнины какой тэ!

- И долго вы жили с Лолой?

- Семь зим. У нас, орочей, когда семь зим с женой прожил, всегда праздник делаем. - И с грустью добавил: - Однако не пришлось...

- Хорошо вам в доме престарелых?

- Нехудо!

Когда я думал о Петре Степановиче, последнем из рода Быхинька, мне вспомнились и другие старики орочи, которых считают главами родов, хотя состоят они из десяти - пятнадцати человек, только в роду Акунка около пятидесяти, и во главе его долгое время была бабушка Акунка, прожившая более ста зим...

...Ульмагда неторопливо плыла в тени прибрежных горных отрогов, и ровно в полдень, минута в минуту, - сам уж не знаю, по каким приметам с такой точностью Быхинька определил время, - он причалил к распадку и объявил, что пора чаевать.

Пока он разводил костер, я решил немного пройтись, поразмять затекшие от долгого сидения ноги, и направился в глубь распадка. Нависшие над ним деревья почти не пропускали солнечных лучей, скопившаяся роса здесь не высыхала, и от нее веяло застоявшимся погребным холодом. Вскоре тропа привела меня к довольно широкой релке, сплошь заросшей багульником. На цветах сидели дикие пчелы, крупные, мохнатые, с длинными хоботками. Мое появление ничуть не встревожило их, и, напившись нектара, они медленно улетали в заросли.