Семен Бытовой - Багульник

- Почему вы тогда не разрешили мне вернуться в Агур? - спросил он.

- Мне не понравилась ваша самоуверенность, - сказала она, посмотрев на него серьезными глазами.

- В чем же вы усмотрели ее?

- Хотя бы в тоне записки, которую вы оставили у меня на столе. И еще в том, что вы говорили Медведеву.

Он догадался, что она имеет в виду его слова, что он собирается жениться.

- Юрий Савельевич! - она слегка погрозила пальцем. - Не обо всем, что чувствуешь, следует тотчас же объявлять во всеуслышание.

- Вы угадали. Я как раз говорил Медведеву то, что чувствовал. Но ведь Николай Иванович мой друг. - И, посмотрев на нее, спросил: - Неужели за это вы на меня сердитесь?

- Немножко...

Она встала, подошла к окну, отодвинула занавеску. Неяркий красноватый свет керосиновой лампы мгновенно растворился в голубом лунном сиянии, наполнившем комнату.

- Вы только посмотрите, что на улице делается! - воскликнула она и потянулась, чтобы открыть форточку. Струя морозного воздуха ударила в лицо. Ольга быстро повернулась спиной к окну и минуту стояла, стройная, в простеньком платье, плотно облегавшем ее точеную фигурку, придерживая рукой волосы, чтобы они не падали на глаза. - Честное слово, грех сидеть в такой вечер дома, пойдемте гулять.

Над притихшим, безмолвным лесом до самого горизонта стояло чистое, в крупных дрожащих звездах небо. Мороз хотя и был крепкий, но в прозрачном воздухе не чувствовалось обжигающего холода. Порывами дул слабый ветер, он сквозил в ветках деревьев, сметая с них не успевший слежаться снег.

Юрий держал Ольгу под руку, смотрел сбоку на ее побелевшие от инея ресницы, на раскрасневшееся лицо и молчал. Когда они подошли к высокому обрыву, где сбегала на лед реки узкая тропинка, Юрий спросил:

- Дальше пойдем?

- Конечно, на тот берег... если не устали...

- Что вы, Ольга Игнатьевна! Было бы с чего уставать! Недавно мне пришлось ночью отмахать по тайге километров десять, а ночь выдалась метельная, темная, просеки не видать...

- Молодец, значит совсем уже здоров, - похвалила она, прижавшись к нему плечом.

Он подумал, что ей холодно, остановился и слегка обнял ее.

- Озябли?

- Немножко.

- Тогда вернемся?

Она отрицательно мотнула головой.

- У вас на ресницах сосульки...

- Неужели? - стянув зубами варежку, она хотела вытереть глаза, но Юрий опередил: приблизил к себе ее лицо и робко, неумело поцеловал сперва в один глаз, потом в другой.

Она слегка оттолкнула его и побежала к лесистому берегу, усеянному лунными бликами, и вдруг поскользнулась и упала.

- Ушиблись? - закричал Юрий и кинулся к ней, помог подняться.

- Чуть-чуть... - сказала она смеясь и посмотрела на него блестящими глазами.

- Не надо было убегать...

- Больше не буду...

Юрий тяжело перевел дыхание.

- Я, Ольга Игнатьевна, люблю вас...

Она не ответила.

- А вы?..

- Когда-нибудь скажу, - произнесла она тихо.

- Когда?

- Вернетесь с ясеневого, может быть, тогда, - уклончиво сказала Ольга и спрятала у него на груди под полушубком руки. - А вы, Юрий Савельевич, могли и опоздать...

Он не понял.

- Ведь меня приезжали сватать.

Лицо его выразило испуг, который Ольга не заметила.

- Это вы серьезно? - тревожным голосом спросил он.

- Серьезно, приезжали и очень дорогой тэ хотели внести, но у меня не оказалось старшего брата...

- Простите, но это бред какой-то, - резко сказал Юрий. - Что это за тэ и при чем тут старший брат?

И Ольга рассказала о приезде Уланки.

- Это дикость какая-то, честное слово! - почти со злостью произнес он и уже более спокойно, точно решил испытать ее, добавил: - Что же вас заставило отказаться от такого дорогого калыма? Есть ли на свете женщина, которая устояла бы перед таким богатством!

- Я еще потребовала от Уланки чугунный котел, копья и... оморочку... - и разразилась таким громким смехом, что он повторился эхом за деревьями.

Он понял, что она шутит, и не поверил, что все, о чем она говорила, было на самом деле.

- Все-таки я устояла, - сквозь смех произнесла она. - И сказала Уланке, что люблю другого...

- Вот и молодец, - сказал он и неожиданно для Ольги привлек ее к себе и стал целовать. - Вот и молодец, спасибо вам...

- С чего это вы решили, что я имела в виду именно вас, Юрий Савельевич? - слегка отстраняясь, спросила она.

Он с таким испугом посмотрел ей в глаза, что Ольге стало жаль его. Она крепко взяла его под руку, склонила голову ему на плечо, и они, не торопясь, молча, чувствуя, что в словах уже нет никакой нужды, пошли обратно.

Когда они подошли к больнице, Полозов хотел проститься, но Ольга задержала его.

- Торопитесь?

- Уже третий час ночи, - сказал он, - слишком поздно стучаться к лесничему неудобно.

- Пошли ко мне, будем чаевничать по-орочски, долго, до самого рассвета.

В шестом часу утра, когда они еще сидели за столом, раздался телефонный звонок. Ольга побежала в дежурку.

Юрий слышал, как она говорила:

- Хорошо, Егор Ильич. Срочно выезжаю. Да, в больнице сейчас тихо. Что вы, Егор Ильич, какие у меня долгие сборы? А что у ребенка? Ах, неизвестно? Просто в тяжелом состоянии? Понятно, на месте узнаю. Всего хорошего.

Она вернулась и объявила:

- Я срочно еду в Вербное.

- Как же вы думаете добраться до Вербного? Я эту дорогу знаю. Там встретится несколько таежных речек, которые и в лютую стужу плохо промерзают. Так что на собаках не проедете. Лучше всего на лошадях. А есть у вас в больнице лошади?

- Все есть - и собачки, и лошади. А наш Евлампий Петрович с закрытыми глазами везде проедет. Ему каждый кустик в тайге знаком.

Когда Евлампий Петрович пришел сообщить, что лошади оседланы, Юрий спросил:

- Как вы думаете добраться до Вербного?

- Конецьно тайгой, как зе инаце.

- А речки в тайге еще не тронулись?

- Которые тронулись, а которые, однако, нет! - разъяснил ороч и, видимо заметив волнение Полозова, добавил: - Ницего, мы осторозьненько!

- Очень прошу вас, дорогой, следите получше за доктором.

- Следим, как зе, нася слузьба такая...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

В конце марта, как правило, солнечные дни чередуются с хмурыми, метельными, а сегодня как раз выдалось тихое утро, обещавшее хорошую погоду на весь день. Это было видно и по чистому, прозрачному небу, и по раннему восходу солнца, и еще по хорошему настроению Евлампия Петровича, обычно молчаливого и замкнутого. Он ехал немного впереди Ольги, легко, по-молодецки избоченясь в седле и что-то весело напевая.

Но чем глубже просека уходила в тайгу, тем медленнее шли лошади. Местами снег лежал такой высокий и рыхлый, что низкорослые монголки проваливались в него по самое брюхо. Часа через два выбрались, наконец, на бесснежную возвышенность, и лошади, которым надоело плестись шагом, сами затрусили рысцой. Ольге было и приятно и страшновато качаться в седле, но она была довольна, что хоть немного сократится дорога. Заметив на холмах обожженные пеньки и остатки какого-то жилища, она спросила: