Коллектив авторов Религия - Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

А вот и Параня выглянула. Забилось сердце Ванюхи! Стоит она перед ним румяная, радостная, грудь волной подымается, глаза стыдливо потупила… Не забыл и ее парень… куда там забыть! — серьги из платка вынимает, настоящие, золотые.

Стоят они так, друг друга обнявши, — заснули точно… Прижалась она своей грудью высокой, девичьей к богатырской груди Ванюхи…

Туман выдвинулся беспросветный, будто ночь наступила. Уплывать стала Параня из рук его все дальше и дальше. Дух захватило Ванюхе, дыхание сперло… А Параня зовет его, руки протягивает. Все дальше и дальше плывет она, темней и темней все становится, почти и не видать ее… Хочет крикнуть Ванюха, клещи охватили горло его…

Рванулся и замер…

Влез белый медведь на борт, дернул ухом, носом повел и воровскими шагами стал подходить все ближе, смелей… Как увидал его Рыжик — яростно ощетинился, зарычал и вцепился в его мохнатую шубу. Отмахнул Мишка Рыжика, да куды! Не на такого напал! Борется крошка с гигантом: уходи, мол, не трожь!

Огляделся бродяга, подумал и дальше пополз. Эти что! — не уйдут, а ему бы свежинки! Все углы обошел — не видать! Сошел Мишка на лед, обнюхал костер, словно шар покатил от него все шибче и шибче.

Берегись, дядя Степан, берегись, Гришка-беглый, берегись, Митрич-потешник! Новые беды, новое горе, несдобровать вам, бедняки, голоден Мишка!

Потухло сияние, тихо кругом. Один лишь Рыжик, подняв свою мордочку, жалобно воет. И несется вой этот жалобный, скорбный, душу щемящий, — и пропадает вдали безответно.

В ночь на двадцать пятое декабря шла экспедиция частного американского общества, отправленная на розыски парохода «Жанетта», — под начальством капитана Гройса. Встретила она дядю Степана и Гришку, атакованных белым медведем. При первом же выстреле — медведь обратился в довольно храброе бегство. Расспросили дядю Степана и Гришку — как, что и откуда. Они рассказали все: и о смерти Ванюхи, и о том, что Рыжик при мертвом хозяине остался. Капитан уже отдал приказ о выступлении в путь, да в это время наш почтенный соотечественник, доктор Стружкин, торжественно объявил, что, как член русского общества покровительства животным, он не допустит гибели собачонки и спасет ее во что бы то ни стало…

— Мне нет дела до законов вашего общества, — воскликнул Гройс, — для меня важнее законы человечества, по которым я обязан спешить на розыски экипажа «Жанетты».

— Капитан, — сказал Стружкин, не возвышая голоса, — для меня законы Бога важнее законов человечества, а по законам Бога добро не подлежит измерению! Вперед!.. — И доктор свистнул на собак. Они подхватили санки и помчали его на север.

Каково же было удивление капитана и всех участников экспедиции, когда сани доктора привезли тело Ванюхи. Но еще большее удивление и радость со стороны дяди Степана, Гришки и пришедшего в себя Митрича вызвало сообщение доктора, обращенное к капитану и его команде. Кончая свой прочувствованный рассказ, причем оказалось, что Ванюха все еще жив и может поправиться, почтенный доктор сказал: — Капитан Гройс! Господа американцы! Девятнадцать столетий тому назад Спаситель указал нам на основы истинного добра, а до сих пор мы еще склонны увлекаться и повторять, как Иуда: «Лучше бы сделала эта женщина, если бы продала масло за триста динариев и раздала их нищим». Капитан! В этом несчастном человеке сохранилась еще искра жизни, и ею он обязан только тому, что эта верная собачонка, не мудрствуя лукаво, отдалась не «законам человечества», а законам любви и самоотвержения. Где торжествует любовь — там торжествует и разум…

В то же мгновенье, как по волшебству, — все небо залило сплошным пожаром северного сияния…

Дело было на Урале. Золотопромышленник Б-в позднею осенью заявил золотоносную площадь, но не успел еще принять отвода. Россыпь была довольно благонадежная, а Б-в, оберегая ее от скупщиков и вместе с тем подготовляя работу к будущему году, на зиму оставил в своей заявке четырех рабочих и десятника. Эти пять человек, оставленные в лесу, в тридцати верстах от ближайшего села и завода, жили в полном между собою согласии, в маленькой, едва видной под снегом землянке. Били шурфы, обозначающие будущий разрез, брали пробы и половину добытого золота сдавали хозяину, а другую — продавали в сторону и пропивали.

Дня за три до Рождества десятник ушел к хозяину, обещаясь вернуться не раньше Крещения. Ночью, после его ухода, разразилась сильнейшая вьюга, продолжавшаяся уже вторые сутки. Накануне Рождества рабочие ничего не делали, да и работать не было никакой возможности — на дворе света Божьего не было видно, буран продолжался с полною силою.

Все четверо, с мрачными лицами, лежали в землянке на нарах, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Трое из них представляли собою обыкновенный тип приисковых рабочих; четвертый, молодой парень лет восемнадцати, по своему внешнему виду совсем не подходил к своим товарищам. Это был Ванька Подкидыш — юноша, почти мальчик, с нежным, красивым, женоподобным личиком, с темно-голубыми глазами и прекрасными вьющимися белокурыми волосами.

После прохода большой партии арестантов, следующих в Сибирь, Ванька, приблизительно трех месяцев от роду, очутился в Б-ском заводе, у порога избы богатого местного крестьянина. На шее был у него маленький золотой крестик, а на груди, под рубашонкой из тонкого полотна, записка: «Крещеный, звать Иваном». «Видно, из благородных», — решили крестьяне, осматривая подкидыша.

В семье крестьянина, к избе которого он был подкинут, Ванька был совсем нежеланным гостем. И своих ребят было много — все мелюзга. Но делать нечего, оставили. Сунули в рот соску, положили в какую-то плетенку, и Ванька не умирал. Время шло. Ванька стал ползать, потом ходить, оспаривал кусочки у ребят и у собак и упорно продолжал жить. Не красна была эта жизнь! Никто Подкидыша не любил, никто не приласкал… Четырнадцати лет от роду он был уже возчиком на прииске, а восемнадцати попал в настоящие рабочие и был не лучше, но и не хуже других золотарей; а накануне Рождества 188… года лежал с тремя товарищами на нарах в засыпанной снегом землянке.

Было около восьми часов утра.

— Экая погода, — заметил уныло один из рабочих, — Матрена не придет.

— И Устинья тоже не придет, — добавил другой.

— Какой леший к нам попадет в такой буран. Без водки на праздник останемся, — заключил Петр. Все замолчали на несколько минут.

— За водкой я бы сходил, — отозвался вдруг Ванька Подкидыш. — Пшеничка (золото) ведь у нас есть.

— Штучки на две найдется (два золотника). Да ты как дойдешь в эту погоду?

— Ничего — дорогу знаю. В заводе погреюсь, немного отдохну и к утру буду обратно.