Поль Виола - Мраморное поместье [Русский оккультный роман. Том XIII]

Эрик в ужасе закрыл глаза рукой.

— Эрик, я ведь здесь, я, твоя Станка, очнись…

Я схватила его за руки.

— Посмотри, это сон, Эрик!..

— Да!., ты здесь? ничто не угрожает тебе, Станка? — он смотрел на меня тревожным озабоченным взглядом.

— Нет, нет, Эрик… Я счастлива с тобой… Мне только холодно немного.

Тогда он поднял меня и, положив на постель, укрыл пледом. Потом, сидя на краю постели, всматривался своим тревожным взором. Я закрыла глаза и, почувствовав его голову на своей груди, крепко прижала ее к себе.

— Эрик, я счастлива с тобой… Эрик, ты молчишь? Ты слушаешь мое сердце?

— Станка, — вдруг воскликнул он с отчаянием, — ты ничего не чувствуешь тут? — он указал рукой на мою грудь.

— Нет, ничего.

— Тебе не трудно дышать, Станка?

— Нет, мне легко с тобой…

Он наклонился ко мне совсем близко, и сердце у меня сжалось, когда я увидела, как слезы катились по его бледным щекам.

— Несчастная ты, несчастная, — шептал он, и мне вдруг стало страшно.

— Эрик, о чем ты шепчешь? Я счастлива с тобой, нам хорошо теперь, — повторяла я, прижимаясь к нему. Мне хотелось скорей забыть слово «несчастная».

— Я увезу тебя, Станка.

— Хорошо, Эрик, мы быстро уедем с тобой по железной дороге в далекую страну…

Тогда он неожиданно спросил меня:

— По железной дороге, ты говоришь? Разве дорога бывает железной?

И опять от этих слов ужас зашевелился у меня в сердце.

Я, усталая, упала на подушки и ничего не отвечала, мне хотелось только забыть про его безумие.

— Мы уедем с тобой на быстрой тройке, — шептал он, наклоняясь ко мне и всматриваясь своими зачарованными глазами — и странная истома овладела мной под этим взглядом. Пусть он безумный, но только с ним я хочу жить.

— На быстрой тройке, — шептала я.

— Туда, где теплые волны и белый мрамор, где цветут апельсины…

— Где цветут апельсины… — слабее повторила я, и у меня хватило только силы, чтобы положить руки ему на плечи.

Его губы прижались к моим губам, и тогда горячие волны покатились по мне, точно доносясь из страны, где цветут апельсины…

И, безумно целуя меня, он повторил:

— Ты должна все забыть, Станка, забыть про несчастную жизнь, ты скоро уйдешь отсюда, ты скоро уйдешь, но придешь за мной…

— Я приду за тобой…

Вот все, что мне необходимо было привести из дневника Мары. Последние его страницы, которых ради краткости не привожу, показывают, что, очнувшись на заре, несчастная девушка не нашла возле себя того, кому отдалась в эту первую, затуманенную призраком счастья ночь. У Мары осталась, однако, надежда, что за этим вторым свиданием, оборванным так же неожиданно, как и первое, должно следовать третье. Даже случайно узнав про отъезд любимого безумца и глубоко потрясенная этим новым ударом, она мистически верит, что связь их не может быть порвана и, как в бреду, повторяет свои последние слова: «Я приду за тобой…»

В то же время получается письмо матери. Госпожа Багдасарова сообщает о полном упадке своих денежных дел и, ссылаясь на невозможность содержания дочери в городе, требует ее возвращения в Мраморное, где гораздо легче при ее содействии «замуж выйти». Сознавая себя совершенно чуждой и пораженная тривиальной грубостью матери, разбитая, не имея сил самой бороться за существование, Мара перед отъездом в последний раз прибегает в церковь и падает на колени перед иконой Божьей Матери…

— Я приду за тобой, Эрик…

Это последние слова дневника.

Месяца через полтора после возвращения из Италии я узнал, что Мраморное продано госпожой Багдасаровой. Новыми владельцами я не интересовался, хотя слышал, между прочим, что они принадлежат к высшей земельной аристократии, владеют в разных местах громадными имениями, но ведут необычайно замкнутую жизнь; что семья состоит из трех лиц: старой графини и сына ее с женой, делами же их заведует изредка приезжающий брат графини; что в усадьбе возводится много построек, содержится много прислуги и великолепные выезды.

В середине апреля перед вечером один из этих выездов остановился у моего крыльца. С козел, где сидели двое, соскочил слуга очень почтенного вида, одетый по-городски в ливрею, и через минуту служанка передала мне конверт с графской короной. На визитной карточке графини Елены Николаевны Зарнич-Братиловой было приглашение приехать, если возможно, немедленно.

Я вызвал слугу и спросил, кто и чем приблизительно болен. Заметив некоторое колебание на его лице, я добавил, что спрашиваю, чтобы запастись кое-чем в случае надобности.

— Опасно никто не болен, слава Богу. Только граф Виктор Александрович немного беспокойны духом. Матушка их, графиня Софья Андреевна, изволили уехать в столицу, а супруга их, графиня Елена Николаевна, обеспокоились здоровьем графа, а потому просят вашу милость пожаловать.

После этого несколько неожиданного объяснения, я поехал. Солнце уже почти заходило, когда быстрая графская пара подкатила к усадьбе. Здесь сразу бросалась в глаза царившая в парке чистота и свежий ремонт построек. Было много рабочих, копали и строили; одна из старых оранжерей была уже реставрирована и оттуда на носилках выносили только что расцветшие гиацинты.

В гостиной, богато обставленной, молодая графиня, миловидная блондинка лет 20, встретила меня немного смущенно.

— Мама (как она по старому обычаю называла свекровь) сама вам расскажет про болезнь моего мужа. Она должна с минуты на минуту приехать… Мама ездила в столицу узнать, кого из врачей лучше всего вызвать, а пока… — она с беспокойством взглянула на двери. — Если он придет, то, пожалуйста, скажите, что я для себя вас вызвала. Я ему говорила, что у меня бронхит…

— Нездоровье вашего супруга обострилось сегодня? Вы просили спешно приехать…

— Да, он стал очень мрачным; это у него всегда перед припадками. Иногда они кончаются обмороками, а потому я боялась. Впрочем, это очень сложно, я не сумею вам рассказать, мама…

Молодая женщина замолкла, и в комнату вошел граф.

Это был молодой человек, лет 25, шатен, среднего роста, хорошо, но несколько хрупко сложенный, с бледным лицом, тонкими и очень красивыми чертами. Первое, что мне бросилось в глаза, это нервно сжатые брови над серыми глазами графа и выражение рассеянной озабоченности. Казалось, что у него много дел, болезненно утомляющих, и вместе с тем, слегка вьющиеся волосы придавали ему юный вид. Он вошел с какими-то чертежами в руках, не замечая нас, подошел к окну и стал пристально их рассматривать.

— Виктор, к нам доктор приехал, — сказала графиня.

— А… да! очень хорошо, — отвечал граф, не оборачиваясь.

— Виктор, познакомься, пожалуйста, — робко продолжала графиня.

Граф обернулся и рассеянно скользнул по нам взглядом, потом, спохватившись, быстро подошел ко мне.