Елизавета Магнусгофская - Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

— Это та, которую называли сейчас колдуньей?

— Ужасная темнота, — вздохнул батюшка, — ужасная… Какая она колдунья — просто несчастный человек… Очень несчастный…

Я готов был проклясть Седова, который вошел в комнату.

— Лошади готовы, батюшка, — сказал он, — а то, может быть, еще чайку откушаете? Жена подогреет самовар.

— Нет, благодарствуйте. Уже поздно… Ну, докончу как-нибудь в другой раз, — обратился ко мне отец Александр. Но отделаться от меня было не так легко: его рассказ только разжег мое любопытство.

— Если вы не имеете ничего против, батюшка, я вас немного провожу, — предложил я.

— Пожалуйста, — сказал батюшка со своей смущенной улыбкой. Мне, впрочем, так и казалось, что он думает:

«Ишь, как его разбирает любопытство…»

Повозка уже ждала. На козлах сидел одиннадцатилетний Ванюшка. Уже темнело. На небе проступали редкие звезды. Ванюшка стегнул кнутом и пегая лошаденка затрусила по ухабистой дороге.

— Итак, батюшка, вы остановились на Аксинье..

— Да, — отец Александр задумался. — Может быть, она уже скончалась. Очень плоха была, когда я приобщал ее сегодня… Да ей, верно, уже под семьдесят… а то и больше… Несчастная женщина… на редкость несчастная… И как она несла свой крест… Отец рассказывал… Он был здесь священником до меня… Я и родился, и вырос тут, в селе… Так вот, очень несчастная была Аксинья в семейной жизни… Детей-то много было — да перемерли все, один за другим, осталось только двое. Старшего, Илюшку, так просто безумно любила мать… как любят одинокие женщины…

— Разве она была вдовой?

— Нет… Да муж ей попался такой… Бог знает, за какие грехи был он ей послан… Пьяница и буян… Бил ее страшно… увечил даже… Выбил глаз. Так и осталась она кривой… Отец пробовал было увещевать буяна — куда там… Он бил Аксинью еще больше: «Будешь ходить жаловаться на меня попу? Будешь?» А она никогда не жаловалась… Знаете, как умеет русская крестьянка нести свой крест…

Потом муж ее бросил, да и слава Богу — совсем бы еще убил… И детей бы, того и гляди, искалечил. Осталась Аксинья одна с двумя маленькими ребятишками. А как справлялась она со своей работой! Такая работница была, что хоть куда… Так работала она три года… Илюшке пошел уже восьмой годик, младшему, Мишутке — шестой. Так, говорю, любила она своего Илюшку безумно. И — надо же случиться греху — утонул он. В этом-то самом болоте… Пастушонком он тогда был… Нашли после одну корову около болота… Корова-то глупая… Может, и забрела в болото… потом выбралась… Животные как-то чутьем знают, куда ступать. А вот человеку-то чутья этого не положено… Илюша-то, видно, пошел за коровой — ну и погиб. Трупик-то, конечно, не нашли — где же, болото не отдает своих жертв. А шапчонка его лежала там… зацепилась за кустик болотный…

Аксинья тогда и свихнулась в первый раз… Смотреть на нее — рассказывал отец — страшно было. Забросила хозяйство, поля, мальчика… Его взяли соседи. На целые дни уходила из дома, бродила по болоту, и как это сама не утонула — ведомо одному Господу… Подходит к глубоким окнам, часами стоит, бормочет:

— Увижу его! Увижу!

Может, и померещился ей когда Илюша — только как-то сразу выздоровела. Как раз это было осенью, когда у других была рожь сжата… Схватилась Аксинья за работу — так и горело у нее… Словно наверстать хотела, что потеряно за эти месяцы… И ничего, совсем разумная опять стала.

Прошло года два. Начали строить дорогу. Я уже рассказывал вам, как нелепо — прости Господи — они это делали. Песка много надо было — у нас-то нет, так привозили его откуда-то. Когда проложили рельсы, целые поезда пошли: впереди паровозик, малюсенький такой, а за ним — восемь, десять тачек с песком. Ну, а как они возвращаются пустыми — тут то ребятишкам радость! Атакуют их, лезут, чтобы хоть немножко прокатиться. Рабочие ничего, добродушные были, позволяли… Сам я — мне тогда четвертый год шел, — снова улыбнулся своей смущенной улыбкой отец Александр, — умудрился с другими мальчишками несколько раз прокатиться…

Аксиньин Мишутка большой шалун был. Уж без него ни одно удовольствие не обойдется…

Ведь ездили ребятишки почитай что каждый день, всегда все хорошо было… А вот тут…

Батюшка перекрестился.

— И как это случилось — не понимал никто… Верно, вскочил как-нибудь Мишутка неловко, на ходу. Никто не заметил этого… Только нашли его потом раздавленным… Головку отрезало…

Ну, что тут с Аксиньей стало — и описать невозможно… Конечно, во всем стала она обвинять строителей. Как она проклинала, как проклинала их! И откуда только брались у нее такие слова, — говорил отец. Вторично помешалась она… Долго была такой…

Батюшка вздохнул.

— Дорога строилась года четыре — болото мешало… Все опускалась насыпь — подмывало ее… И уж привыкли рабочие — бродит вокруг женщина, и бормочет, бормочет:

— Прокляты вы все будьте! Чтобы никто никогда не проехал по этой дороге! Чтобы ни один поезд здесь не прошел!

Вот и говорят крестьяне, что накликала она…

Наконец, дорога была готова. Тут были две станции — одна между селом и болотом, ближе к селу, другая — в лесу, недалеко от деревни, где вы живете… между ней и следующей… Чтобы из двух деревень крестьянам было близко свозить на станцию хлеб… Видели вы в лесу обгорелые развалины? Нет? В ту сторону не ходили?

Ну вот, приняли дорогу. Как уж там смотрела выезжавшая на пробном поезде комиссия — не знаю. Лето было довольно сухое. Назначено было открытие на 2-е августа. Радовались крестьяне — повезут хлебушко железной дорогой.

Да человек предполагает, а Бог располагает…

Комиссия осматривала дорогу в первых числах июля. Нашла, что нужно сделать там какие-то мелкие исправления на сельской станции… В багажном помещении, что ли… Мелочи-то всегда заметят… Потому-то и отложили открытие до второго августа.

А вот как пошли тут дожди с двадцатого, с самого Ильина дня… И какие дожди… Как, знаете, в Писании, «отверзлись хляби небесные…» Да… Ведь совершенно ясно, что после такой погоды надлежало тщательно осмотреть пути. Ну, как прошли дожди — на Первого Спаса было это — осмотрели дорогу, выезжали на дрезине… Но, кроме мелких повреждений, что бывает на насыпях всегда после больших дождей — ничего не обнаружили. И объявили открытие окончательно на 7-ое августа.

Дожди прошли. А на Преображение послал Господь такую погодку, такое ведрышко. Ну, отпраздновали праздник, освятили плоды и стали готовиться на следующий день к другому празднику. Со всех окрестных деревень пришли к нам смотреть, как пройдет первый поезд — было воскресенье, день нерабочий. Украсили станцию зеленью. Флаг повесили. Шильдик станции — молодой такой — суетился с раннего утра. Я хорошо все помню, мне шел тогда восьмой год. Отец служил всегда раннюю обедню — любят так крестьяне, но в тот день начал на полчаса раньше. После обедни, за чаем, отец спросил меня: