Николай Лесков - Святой остаток

Поезд подошел к станции, на которой нужно было вставать Кожиным, на рассвете. Только что вышли они на платформу, как к ним подошли два старика-крестьянина.

– Вы не новый батюшка на Лебяжий хутор? – спросили они.

– Да, на Лебяжий хутор.

– Так за вами, значит, подводы тут есть… Две… От общества. Вот вы как уберетесь и, значит, садитесь…

– Спасибо, спасибо… Как же вас звать?

– Меня Иваном Северьяновым Кузнецовым, а его Никитой Васильевым Парамоновым. Крестьяне мы. На Лебяжьем хуторе проживаем…

– Ну, Иван Северьяныч, так-то: попьем мы чайку да и тронемся!

– Хорошо, батюшка! Пейте и поедем!

После чая Кожины пошли смотреть присланные за ними подводы. Это были обыкновенные хуторские повозки, наполненные глубоко сеном и покрытые сверху рогожками.

– Нина, – смотри, как хорошо!

– Отлично, Гора… Давно уж я на сене не ездила… А когда жила на мельнице, то приходилось часто…

– За сеном ездить? – улыбнулся отец Георгий.

– Да. Залезешь на самый верх арбы и едешь. Вся в сене… И заснешь, бывало…

– Ну, Ниночка, – давай укладываться. Иван Северьяныч! Пожалуйста, помогите нам вещи уложить!

– Сейчас, батюшка, сейчас!.. Где ваши вещи будут?

– А пойдемте вместе, и я захвачу что-нибудь.

– Пойдем, Васильич! – пригласил Северьяныч своего товарища.

Вещи были уложены на одной подводе, на другую сели батюшка и матушка.

– Ну, трогай, Северьяныч!

– Пошли-и-и! С Господо-ом! Но! поганые!

И повозки тихо покатились по мягкой высыхающей земле…

– Из города, слышно, едете? – спросил, проехав станционный поселок, Иван Северьяныч.

– Из города, Северьяныч!

– Почему ж, значит, из города? Сами, что ли, не пожелали, или уж так нужно было?

– Сам. Надоел город…

– Надоел? Это бывает. К нам на лето паны приезжают, на дачах живут. Говорят: и не приведи Господи летом в городе быть! А зимой, будто, хорошо. И на зиму уезжают опять в город…

– А вот мы к вам навсегда едем: и на лето, и на зиму!

– Да, такое, конечно, дело… А все ж, я думаю – в городе лучше?

– Не знаю, Северьяныч. Мне лучше на хуторе…

– Так… Нно, милые, нно!.. Ишь подлая: супо-статничает! – и Северьяныч привстал и ожесточенно начал хлестать маленькую, постоянно перебирающую ушами пристяжную.

– А вот допрежь вас был священник, так все говорил, – хочу в город! Хоть умереть, да в гордое. Смерть, говорит, и скука тут. И достиг своего желания: поехал в город лечиться и – умер там.

– А хороший был у вас тот батюшка?

– …Да как вам сказать, – замялся Северьяныч. – Ничево, можно сказать. Выпивал только. А то бы добрый был. Даже многим помогал…

– Долго он у вас был?

– Да долго. Приехал молодой, а помер стариком: уж совсем седой был.

– Что ж, вспоминают у вас о нем теперь?

– Вспоминают! У нас нету другого священника, ну и крестить кому надо или хоронить – на другой хутор езжай! Очень даже часто вспоминали его…

– Нет, а так – что вот, мол, был у нас добрый батюшка. Всегда желал миру добра. Жил для мира!..

Северьяныч беспокойно заерзал на своем сиденьи.

– Оно, конечно, говорят… – краснел почему-то он… – Но!.. Нно!.. поганка, опять супостатит, – и снова кнут ожесточенно и внимательно стегал маленькую пристяжную…

– Нина, тебе хорошо сидеть?

– Прекрасно…

– Ты слышала?

– Да, слышала.

– Жутко мне!

– Ну что ты, Гора! Успокойся! Бог даст, все будет у нас хорошо, – и она отыскала руку отца Георгия и пожала ее… Отец Георгий взял в свои руки маленькую белую ручку жены и поцеловал ее…

– Северьяныч! А как звали покойного батюшку?

– Отец Никита был.

– А что, у отца Никиты была матушка?

– Нет, померла она у него… В давних годах померла. Один он был… Во всем доме, значит, один… Работник во хлигеле на дворе жил…

– Бедный! – промолвила матушка.

– Да уж какой бедный! Наш брат, скажем, на миру живет, все у него есть хотя какое-нибудь развлечение. А он – в духовном сане и – один. Бывало пьяненький сидит на скамеечке в садике и плачет: ушла от меня Надя! Остался я… Сильно тосковал он по покойнице!

Дорога – мягкая, почти песчаная – терялась вдали. Отец Георгий молчал, погруженный в свои думы.

Матушка смотрела в сторону от дороги, и было лицо ее ясное и тихое, как день. Северьяныч погонял лошадей и тянул какую-то длинную монотонную песню…

– А вам, батюшка, встреча будет, – вдруг обернулся он к своим седокам, – мужики выйдут с хлебом-солью. Наказывали, чтоб не передавать, значит, вам до сроку, да мне сдается лучше передать. Все какое приготовление может у вас будет…

– Какая встреча, Северьяныч?

– Встреча! Мир решил, значит, учинить вам встречу! У гумнов. Встречать вас будут… Версты полторы от хутора. Видите, вон плетни идут и вербы за ними. То оливады у нас. А за оливадами сейчас гумны. Там и хутор недалеко… За вербами не видно церкви. Невысокая она у нас: широкая и приземистая!..

– Так!..

И над повозкой опять стояло молчание… А степь, блестя, уходила по сторонам – просторная, светлая, весенняя… Маленькие бугорки горели яркой весенней зеленью. Порой мелькали золотистые пятна – первые степные цветы. Дул ветерок, и в нем была ласка наступавшей весны. Под тряску езды дремалось. Но отец Георгий не спал и думал о том, как произойдет у него первая встреча с прихожанами…

– Подъезжаем, батюшка! Уж близко гумны. За вербами направо смотрите, – и Северьяныч тыкал кнутом туда, где были гумны.

Повозки повернули вдоль старых плетней, за которыми стояли высокие развесистые вербы – все в легком желтоватом пуху.

Когда проехали плетни и высокие вербы за ними, – открылось большое пространство, желтое от ковыля и прошлогоднего сена. Потянулись гумны… На самом конце их стояла хатка, покачнувшаяся на бок, темная, как осенний дождь, дырявая. Около нее толпились люди. Они заволновались при появлении повозок, вынырнувших из-под верб, потом как-то сразу столпились и направились к подводам.

Отец Георгий с матушкой вышли из повозки и пошли вперед…

– Гора, не волнуйся пожалуйста! – просила матушка.

– Я не волнуюсь, – ответил побледневший отец Георгий.

Толпа сошлась с батюшкой скоро. Не доходя до места встречи, она подалась немного назад и выдвинула наперед трех стариков. Двое несли на длинном деревянном подносе хлеб-соль, третий – икону.

– Здравствуйте, братцы! – поздоровался с подошедшими отец Георгий.

– Здравствуйте, батюшка! Здравствуйте, матушка! – зашумели все сразу и вдруг, будто опомнившись, смолкли. А старый длинноусый дед, несший икон, приосанился и сказал:

– Миром решили мы встретить тебя, батюшка, и хлеб-соль с иконою поднести. Будь у нас милостивцем-батюшкой. На том мир тебе челом бьет!

И он поклонился низко-низко и поднес отцу Георгию икону. Отец Георгий взял в руки икону и поцеловал ее. И, не отпуская ее из рук, ответил: