Николай Лесков - Святой остаток

Только один необычный прихожанин оказался у отца Георгия.

На той же площади, где был домик отца Георгия, на противоположной стороне ее, стоял старый большой дом. По виду он напоминал городские строения: был крыт железом, обнесен высоким фигурчатым забором и выходил на улицу широкой стеклянной верандой. Около него никогда не было видно движения, только ночью, в крайнем окне, мелькал свет, прикрытый зеленым абажуром. Крестьяне говорили, что в доме живет «профессор»… Говорили, что он давно приехал откуда-то издалека, купил у общества место и выстроил дом. Он был странный: никогда не говорил с крестьянами и как будто даже избегал их. Иногда его видели уходящим с ружьем и собакой в степь. Иногда он стоял на своей веранде, прислонившись лбом к стеклу, и обычно был бледный. У него не было прислуги: за провизией он сам ездил на станцию, а в его отсутствие дом сторожила огромная желтая цепная собака.

Отец Георгий как-то возвращался домой вечером от тяжело больного крестьянина. У «профессорского» дома он встретил самого «профессора»: тот был в длинном пальто, в широкой шляпе. У него была маленькая седая борода и длинные усы. Глаза смотрели неясно, будто что-то вспоминая. Отец Георгий снял шляпу и поклонился. Профессор ответил: «Здравствуйте!» – и торопливо скрылся в калитку. Через неделю после этого отец Георгий гулял в степи с матушкой. Когда они подходили к памятным им гумнам, из-за верб вдруг показался профессор – с ружьем и собакой. Увидев гуляющих, он остановился в нерешительности. Потом медленно пошел по дороге – навстречу отцу Георгию и матушке. Они встретились и поклонились друг другу и уже готовы были разойтись, когда матушка вдруг спросила:

– Удачно охотились?

Профессор остановился и, будто конфузясь, ответил, что он только любит бродить по степи, а ружье и собаку берет с собой «так – для приправы». И, приподняв шляпу, он вежливо попрощался и пошел по дороге. Когда отец Георгий с матушкой отошли далеко, матушка сказала:

– Бедный человек!..

– Почему ты думаешь?

– Мне так кажется, – ответила она…

Только этот «профессор» выделялся из ряда прихожан отца Георгия…

Между тем подошла Страстная неделя. Пасха была поздняя, и на Вербной всенощной вербочки были красные, с крупными пушистыми барашками. Каждый день открывал что-либо новое во взопревшей земле: давно отцвели подснежники, распустились сирени и акации и зацвели крыжовники.

Весь в синей весенней лазури прошел день Великого Четверга, и пала на воскресавшую землю вечерняя мгла. Хуторская церковь горела огнями: шло «стояние». Отец Георгий стоял на середине церкви и, плача, тихо читал прощальную речь Спасителя. В церкви был полумрак, неясно вырисовывались из тьмы кроткие лики святых. Крестьяне стояли тесной толпой и смотрели, как в их руках таяли желтые восковые свечки. До уха их доходила кроткая, плачущая речь о безысходной любви и о недалеких страданиях, и их сердца незаметно таяли в глубоком умилении, как маленькие желтенькие свечки…

«…После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришел час: прославь Сына Твоего, и да Сын Твой прославит Тебя… Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое… Отче Праведный! И мир Тебя не познал, а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них…»

Крестьяне, уходя из церкви, бережно уносили крошечные горящие свечки: в этом маленьком огоньке как будто еще страдала безысходная плачущая любовь…

Пришла пятница. И пополудни умер Христос. В черной ризе, тихо, без слов, вынес святую плащаницу отец Георгий на середину церкви и склонился перед ней – в любви и тоске. И крестьяне прозревали, что Христос, действительно, умер, и тоже склонялись перед Ним в любви и благодарности…

А на заре Великой Субботы колокола плакали, поднимаясь вверх своими тонкими певучими голосами и, вдруг падая вниз, и звонко и печально сокрушаясь в своем падении: хоронили Христа. Церковь стояла такая маленькая и бедная, и кругом нее обносили Того, Кто был ее Господом, и – плакали колокола. И старый дьячок одиноко поднимался дрожащим голосом вверх, к Крепкому и Бессмертному Богу, и просил, тоскующий:

– …Помилуй нас!..

Отец Георгий шел под плащаницею грустный и взволнованный. За плащаницею тревожно толпился народ с мерцающими свечками. В стороне громко плакало дитя. И огнисто горела молодая весенняя заря…

– А, ведь, профессор-то в церкви был! – удивлялся, идя по улице от утрени, старый Северьяныч.

– И то был! – подтверждал его компаньон Никита Васильевич Парамонов. – Жена говорила мне, будто и на стояние приходил он, в паперти стоял… Да я, грешник, не поверил. Думал: брешут бабы!..

– Чудно! – опять удивлялся Северьяныч.

Святая ночь опустилась на землю – синяя и скромная, как все предшествующие ночи. Но за этою скромною синевою таилось что-то необычайное. Это чувствовал весь Лебяжий хутор, начиная с отца Георгия и кончая маленьким подпаском Митькой. Как только сгустился вечер, на колокольне замелькали таинственные огоньки и послышались стуки, будто там прибивали что-то. Площадь около церкви золотилась толстым слоем желтого песка. Низенькая церковь смотрела по-весеннему: ее одели со всех сторон зеленые вербы, и вся она была веселенькая, подновленная…

В самую полночь она ярко и весело загорелась; будто вспыхнули сразу ее узкие и длинные оконца, и колокольня запылала, как факел. И торжествуя, залились колокола – часто и радостно, и чудилось, будто вся степь придвинулась к маленькой церкви и стояла здесь, чутко внимая. А кругом церкви длинным и широким кольцом шел золотистый торжествующий крестный ход…

После обедни отец Георгий вышел на амвон и сказал:

– Друзья мои! Я хочу пойти сейчас на могилки и отслужить там панихиду. Кто хочет, пойдемте со мною!

И пошли все. С веселыми лицами пришли на зеленые могилки и стали в разбивку, и тихая грусть прошла тут в душу… Отец Георгий в белых ризах стоял при входе на кладбище и возглашал молитвы о вечном упокоении усопших. А старый дьячок – в ответ ему – пел святые песни о Воскресении. Лежала над могильными холмиками весенняя мгла и неясно мерцали звезды. И было все полно раздумья, весенней грусти, тихого-тихого счастья… Когда окончилась панихида, отец Георгий громко воскликнул:

– Христос воскресе, братья!

И все присутствующие повторили: «Христос воскресе!» Повторила далекая степь: «Христос воскресе!» И колокола, вздымаясь высоко в своем неудержимом радостном стремлении, разбрасывали всюду, как золотистые брызги: «Христос воскресе!..»