Николай Лесков - Святой остаток

Крестьяне не придерживались старого порядка «давать» за каждую требу. Требы шли сами собой, плата – сама собой. И в глазах крестьян таинства, молебны, панихиды не оскорблялись соединением с ними известной платы…

– Виноградцу-то в этом году не уродил Господь. Пожалуй, больше двух пудов не соберешь. Тогда надо полпудика хорошенького отобрать батюшке с матушкой! – говорил в конце лета обладатель единственного на хуторе маленького виноградного сада Денис Курин…

– Старуха! Порешил я царьградские теренинки батюшке оставить. Нонче они очень хороши, – заявлял своей жене садовод Никита Пьянов.

– Да холстинки надо им сготовить почище, – прибавляла старуха.

Однажды на сходе несколькими человеками был поднят вопрос:

– Братцы! Нашему батюшке следовало бы садик устроить. Чтобы летом отдыхать. Флигелек там ему поставить. А то в доме летом душно… Право, братцы, следовает…

И все, как один человек, согласились устроить «обществом» батюшке сад и флигель.

Деньги совестились отдавать прямо в руки батюшке и матушке, а отдавали в правление казначею, под расписку, и тот уже передавал батюшке. Батюшка был святой, душевный человек, и его берегли, и пользовались им только «для души».

«Доход» был прекрасный. Отец Георгий получал гораздо более, чем ему нужно было для поддержания себя и жены. И весь излишек он отдавал бедным крестьянам. Отдавал потихоньку, чтобы никто не знал. Но сами бедняки не сдерживали своего обещания молчать и рассказывали всем про щедрость батюшки.

И это еще более подымало отца Георгия в глазах хуторян.

Отец Георгий бывал в домах своих прихожан часто. Зайдет, благословит всех, поцелует маленьких, спросит о житье-бытье и уйдет. После его ухода в крестьянской семье долго стояла какая-то необычная, милая, ласковая, святая атмосфера…

– А у нас, Софроньевна, батюшка сегодня был! – сообщала кума Настасья куме Маланье.

– Да и у меня был, болезная! – отзывалась та. – Приходит, а у меня содом: не подметено, ребятишки орут. Думаю – срам какой! А он, как ангел небесный: приласкал всех, благословил, спросил, куда мужик поехал. Потом ушел, а у меня, веришь ли, в душе словно Светлое Христово Воскресение. Право слово!

– Правильный батюшка! – умиленно вздыхала кума Настасья.

– У меня батюшка сегодня чашечку чаю выпил, – рассказывал перед вечерней, в караулке, старый дед Емельяныч, живущий всегда на своей пасеке, у околицы. – Всходит ко мне, а я как раз с самоваром расположился. Ну и присел. Говорил он, как за границей пчел водят. Чудно водят. Не по-нашему! Книжечку мне принес. Занимательная книжка! Советовал, чтоб я, значит, сам книжку себе достал из города. И достану! Потому – очень занимательная…

Ночи наступали холодные, сырые. Однажды отцу Георгию пришлось в полночь идти напутствовать больную. Возвратясь домой, он заболел. Болела голова, тошнило. На другой день, вечером, к нему пришли два крестьянина и передали от имени хуторского схода:

– Береги себя, батюшка! Если лошадку надо, мы справим. Ты не сомневайся: справим обязательно. Только поберегай себя!..

Отец Георгий поправлялся плохо. Профессор ездил за доктором на станцию, но доктора там в это время не оказалось: он сам уезжал куда-то лечиться. В хутор поехал земский фельдшер. Он осмотрел больного, постучал молоточком, с сосредоточенным серьезным видом, и сказал, что болезнь скоро пройдет.

– Застудили грудь вы, батюшка! – говорил он.

Но болезнь не проходила. Отец Георгий особенно не страдал от нее, но чувствовал, что с каждым днем у него все меньше становилось сил. Какую-то легкость ощущал он в своем теле, но в то же время он с трудом мог поднять руку.

И странно: когда он заболел, ему вдруг явилась мысль, что он слишком мало делает на земле. Ему показалось, что Лебяжий хутор – такой маленький-маленький, что работать только в нем – это значит почти совсем не работать. Его тянуло вдаль, на простор. Хотелось пойти по всей земле, не разбирая приходов, епархий…

И ему хотелось встать скорее с постели и начать это свое новое вселенское дело. Но эти порывы только ослабляли его, и после них он обычно лежал бледный, как воск.

Каждый день приходил профессор и долго просиживал около постели больного. Заходили крестьяне, печальные, серьезные. Баб они не впускали в комнату. «Еще взвоют, как увидят батюшку», – опасались они.

А на дворе в это время стояла та чудесная пора, когда не разберешь осень ли это или же весна? Деревья стояли голые, еще не разбухшие и не потемневшие от осенних дождей, расстилались зеленые коврики маленькой травки, по дорогам тянулись огромные лужи воды. И воздух был свежий, чистый… Хотелось думать, что это наступает прекрасная, милая весна. Только низко стоявшее в полдни солнце говорило о другом, да в зеленой мураве не было ярких цветов. И небо было уже не весеннее: облачное, со свинцовыми тонами…

Профессора сильно беспокоил полный упадок сил у отца Георгия. Он догадывался, что этот упадок не от болезни, а от общего страшного напряжения. И он не знал, что ему делать… Он уже во второй раз ездил на станцию, но доктора там все еще не было. Тогда он послал телеграмму в губернский город своему товарищу, доктору, прося его немедленно приехать. Товарищ ответил, что сейчас он не может приехать, а приедет через два дня.

Отец Георгий похудел сильно. Черты лица заострились и были мертвенно бледны. Матушка ухаживала за ним, серьезная и полная ласки. Только в своей комнате, когда никого не было, она становилась перед иконой на колени и, глубоко тоскуя, рыдала:

– Неужели конец?.. Боже, так скоро? А я думала, свечи горят дольше… Боже, поддержи его!.. Божья Матерь, Ты видишь меня, Ты понимаешь меня: поддержи его!..

На двенадцатый день болезни, ночью, приехал из города доктор. Он выслал всех из комнаты и, раздев больного, осмотрел его. И потом, вымыв руки, пошел пить чай. Лицо его было добродушное, смеющееся и, взглянув на него, можно было с уверенностью сказать, что больной выздоровеет.

Однако, после чая, оставшись вдвоем с профессором, он сказал:

– Ну, Мишенька, твоему батюшке – конец!

– Правда? – дрогнувшим голосом переспросил профессор.

– Так же правда, как правда то, что я тебя вижу.

– Может быть, можно помочь? А?.. Может быть, еще кого-нибудь выписать? Консилиум составить?

– Не нужно. Ему жить дня два-три.

– Что же у него?

– Ужасное переутомление. Все функции останавливаются. Как мужики говорят – надрыв. Надорвался! С чего это он?

– Ах, Саша, Саша!.. Если бы ты знал, что это за человек! Кого я теряю! – и профессор бессильно опустился в кресло.

Утром отец Георгий просил читать ему Евангелие. Читала матушка, читал профессор. Батюшка лежал и слушал, и на лице его было тихое, ясное выражение. Заходили крестьяне, но профессор не пустил их, боясь обеспокоить больного. Они уходили и думали, что батюшке, наверно, хуже. И целый день, и ночь, и потом опять день они бродили кучками по церковной площади, посматривая на батюшкин домик…