Даниил Хармс - Неизданный Хармс

Нет, Александр Иванович, ты почти такой же нетупой человек как и я, а копишь деньги и не меняешь их на разные другие вещи. Прости, дорогой Александр Иванович, но это не умно! Ты просто поглупел, живя в этой провинции. Ведь должно быть не с кем даже по говорить. Посылаю тебе свой портрет, что бы ты мог хотя бы видеть перед собой умное, развитое, интеллегентное и прекрасное лицо. Твой друг Даниил Хармс.

<���Пригород Ленинграда>.

28 февраля 1936 г.

Дорогая Лиза,

поздравляю Кирилла с днём его рождения, а также поздравляю его родителей, успешно выполняющих предписанный им натурой план воспитания человеческого отпрыска, до двух летнего возраста неумеющего ходить, но затем со временем начинающего крушить всё вокруг и наконец в достижении младьшего дошкольного возраста, избивающего по голове украденным из отцовского письменного стола вольтметром, свою любящую мать, не успевшую увернуться от весьма ловко проведённого нападения своего не совсем ещё дозревшего ребёнка, замышляющего уже в своём недозрелом затылке, ухлопав родителей, направить всё своё преостроумнейшее внимание на убелённого сединами дедушку и тем самым доказывающего своё не по летам развернувшееся умственное развитие в честь которого, 28 февраля собируться кое какие поклонники сего поистине из рядо вон выходящего явления и в числе которых, к великому моему прискорбию, не смогу быть я, находясь в данное время в некотором напряжении, восторгаясь на берегах Финского залива присущим мне с детских лет умением, схватив стальное перо и окунув его в чернильницу, короткими и четкими фразами выражать свою глубокую и подчас даже некоторым образом весьма возвышенную мысль.

Даниил Хармс

28 февраля 1936 года.

<���Ленинград>. Б.д.

Разбудите меня

в 11 часов.

Даня.

буду страшно благодарен

Я с ножом ночей татарин.

<���Ленинград>. 3 октября 1936 г.

Дорогой Борис Степанович, большое спасибо за Ваш ответ. У меня было такое ощущение, что все люди переехавшие в Москву меняются и забывают своих Ленинградских знакомых. Мне казалось, что Москвичам ленинградцы представляются какими то идеалистами с которыми и говорить то не о чем. Оставалась только вера в Вашу неизменность. За девять лет, что я знаю Вас, изменились все. Вы же как были, таким точно и остались, не смотря на то, что как никто, из моих знакомых, изменили свою внешнюю жизнь. И вдруг мне показалось, что Вы стали москвичом и не ответите на моё письмо. Это было бы столь же невероятно, как если бы я написал письмо Николаю Макаровичу, а он прислал бы мне ответ. Поэтому получив сегодня Ваше письмо я испытал огромную радость, и что то вроде того, что «Ура! Правда восторжествует».

Когда кто ни будь переезжает в Москву, я ленинградский патриот воспринемаю это как личное оскорбление. Но Ваш переезд в Москву, дорогой Борис Степанович, мне бесконечно печален. Среди моих знакомых в Ленинграде не осталось ни одного настоящего мужчины, и живого человека. Один зевнет если заговорить с ним о музыке, другой не сумеет развинтить даже электрического чайника, третий проснувшись не закурит папиросы, пока чего ни будь не поест, а четвёртый подведёт и окрутит вас так, что потом только диву даешся. Лучше всех пожалуй Николай Андреевич. Очень очень не достаёт мне Вас, дорогой Борис Степанович.

Поражаюсь Вашей силе: столько времени прожить без комнаты и остаться самим собой. Это Вы, который говорил, что самый приятный подарок – халат с тридцатью карманами! Вы мне напоминаете англичанина, который пьет восьмой день, и что называется ни в одном глазу и сидит прямо как палка. Даже страшно делается. Все это конечно потому, что у Вас миллион всяких привычек и потребностей, но главные чай и табак.

В следующем письме напишу Вам о своих делах. Сообщите только, по какому адресу Вам писать.

Хармс.

3 октября 1936 года.

<���Ленинград. Октябрь 1937 г.>.

Дорогой Борис Степанович, каждый день, садясь за фисгармонию, вспоминаю Вас. Особенно когда играю II-ую фугетту Генделя, которая Вам тоже понравилась. Помните, как там бас время от времени соглашается с верхними голосами при помощи такой темы:

Эта фугетта в моём репертуаре – коронный номер. В продолжении месяца я играл её по два раза в день, но зато теперь играю её свободно. Марина не очень благосклонна к моим занятиям, а так как она почти не выходит из дома, то я занимаюсь не более одного часа в день, что через мерно мало. Кроме фугетты, играю Палестриновскую «Stabat mater», в хоральном переложении, Минуэт Джона Влоу'а (XVll в.), «О поле поле» из Руслана, хорал es-dur из Иогановских страстей и теперь разучиваю арию c-moll из партиты Баха. Это одна из лучших вещей Баха и очень простая. Посылаю Вам верхний голос для скрипки, ибо разучивая её только одним пальцем я получал огромное удовольствие. У меня часто бывает Друскин. Но большая рояльная техника мешает ему хорошо играть на фисгармонии. Зато был у меня тут один молодой дирежор, приятель Николая Андреевича, вот он действительно показал чего можно достигнуть на фисгармонии. То меняя регистры, то особенно подовая воздух, он добивался такого разнообразия и так точно передавал оркестровое звучание, что я только диву давался. Кроме того, он играет со страниц партитуры в 22 строки, так же свободно, как Вы читаете по русски французскую книгу. В добавок он поёт на все голоса. Он пел сикстет из Дон Жуана и так ловко перескакивал с голоса на голос, подчеркивая именно самые нужные моменто, что я воспринял сикстет полностью.

Как жаль, что Вы перехали в Москву. Я уверен, что этот молодой дирижёр доставил бы Вам много радости.

Напишите мне Борис Степанович, достали ли Вы себе квартиру и играете ли на скрипке.

О себе могу только сказать, что мои материальные дела хуже чем когда либо. Сентябрь прожил исключительно на продажу да и то с таким рассчётом, что два дня с едой, а один голодный, но надеюсь, что когда ни будь будет лучше. Если вы бываете в Детиздате, и если Вам не трудно, тоузнайте почему я не получил денег из Олейниковского журнала. Олейников говорит, что выписал мне 500 рублей, но я их не получил.

А ещё посоветуйте мне вот что: я перевёл Буша для Чижа. Чиж предложил мне издать это отдельной книжкой. А Шварц приехал из Москвы и передал мне, что Оболенская предлогает издать Буша в Москве. Думая, что в Москве больше гонорары и тиражи я отказался от предложения Чижа. Я послал с Олейниковым письмо Оболенской где пишу, что хотел бы издать Буша в Москве и прошу сообщить мне условия. По рассказу Олейникова Оболенская буд-то бы обиделась, что я спрашивал об условиях (?). Потом она посоветывалась с Введенским и как бы отказалась издавать моего Буша. Теперь же я получил от неё такую телеграмму: «Берём Ваш перевод Буша, условия 1.000 руб. до 100 строк. Телеграфьте согласны. Посылайте стихи. Оболенская».