Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Она посмотрела на визитную карточку и прочла вслух:

– Калист Петрович Роланов.

– Как, как?

– Калист Петрович Роланов.

– Ты не пойдешь туда, Роза! – воскликнула Марианна Антоновна.

– Почему? Я уверена, что ничего дурного не произойдет, а, между тем, нужно же что-нибудь делать! Это лучше, чем вам ходить и выпрашивать подачки.

– Я не об этом. Место – Бог с ним, иди, но не к Роланову.

– Разве вы его знаете?

– Что ты! откуда мне его знать?

– Почему же иначе вы против того, чтобы я у него занималась?

– Это невозможно! Ну, мне его лицо не понравилось.

– Не понимаю! пожилой человек! я думаю, – он вам ровесник.

– На полтора года моложе! – вырвалось у Марианны Антоновны.

Роза пристально посмотрела на покрасневшую мать и потом, рассмеявшись, заметила:

– Хорошо, я откажусь от этого места, но нельзя же так проговариваться.

– Ты, Роза, Бог знает, что думаешь!

– Что же я могу думать? Я просто думаю, что вы г. Роланова знаете и имеете какие-нибудь причины, которых я не доискиваюсь, не желать, чтобы я у него занималась. Вот и всё.

Вероятно, Роза не написала письма Роланову, потому что дня через три он опять стучался в ту же дверь седьмого номера. В комнате находилась одна старшая Слива. Посетитель хотел было сейчас же уйти, но хозяйка его удержала.

– Вы хотели видеть мою дочь? Её нет дома.

– Я не знаю, дочь ли ваша та барышня, которая условилась у меня заниматься и потом не пришла.

– Да, она передумала. Она вам писала.

– Я не получал никакого письма. Очень жаль. Нельзя узнать, почему?

– Присядьте, если у вас есть время.

Хозяйка всё время держалась спиной к свету, словно намеренно оставляя свое лицо в тени.

– Я свободен. Калист Петрович Роланов.

– Я знаю. Марианна Слива.

Если бы в коридоре закричали: «пожар!», наверное, это произвело бы на гостя не большее впечатление, как эти два имени: Марианна Слива. Он вскочил, держась руками за грудь и испуганно моргая.

– Марианна Слива?!

– Я вам говорю свою фамилию и имя.

– Да, да… я понимаю… я вижу… Но как же это могло случиться? Какая ужасная встреча!

– Теперь для всех странное и неизвестно время, – заметила вскользь Марианна Антоновна.

– Значит, эта девушка…

– Моя дочь, Роза…

– Сколько же ей лет?

– Семнадцать.

– Боже мой! Семнадцать лет прошло!..

Оба замолкли, наконец, Слива тихо сказала:

– Вы видите, теперь, что я не могла отпустить Розу к вам заниматься…

– Конечно, конечно… хотя я не знаю, почему.

Марианна Антоновна в волнении встала и, ходя мимо Роланова, говорила отрывисто:

– Я слишком хорошо знаю вас, знаю себя и свою дочь. Одно только мне странно: как вы не понимаете, что теперь нам лучше не видаться.

– Отчего?

– Ну, оттого, что теперь такое время, мы совершенно разорены… мне бы не хотелось…

– Да. Я забыл… ведь, у вас имение там!..

– У нас ничего нет!

Марианна Антоновна так произнесла последнюю фразу, так после неё умолкла, что гость мог только пробормотать: «простите», и умолк сам.

Хозяйка начала, словно с трудом выговаривая:

– Калист Петрович, я почти догадываюсь, о чём вы думаете. Я думаю о том же. О том, что было, или, вернее, могло быть семнадцать лет тому назад. Но если эти мысли заставляют вас искать средства как бы мне теперь помочь…

И искать нечего: всё мое к вашим услугам!

– Позвольте!.. То меня они же заставляют отклонить какую бы то ни было помощь с вашей стороны. Вы понимаете меня?

– Плохо, но чувствую, что вы – благородная, навсегда любимая мною.

– Не надо об этом! Я требую…

– Подчиняюсь, – проговорил Роланов, разводя руками.

– Узнаю прежнего «рыцаря»!

– Не знаю, рыцарь ли, но прежде и теперь, и всегда неизменно ваш.

Марианна Антоновна словно ждала еще каких-то слов, но Калист Петрович прибавил только:

– До свиданья!

Хозяйка снова заволновалась и, вынув из жалкого комода какую-то переплетенную тетрадку, подала ее Роланову, бормоча:

– Возьмите и прочтите, – вы всё узнаете. А теперь уходите.

– Мне очень жаль, Марианна Антоновна, что вы не обратитесь ко мне, если вам нужна какая-нибудь услуга, как будто я – не друг вам. Ведь я не сделал вам ничего дурного, ничем вас не оскорбил. Неужели вам настолько неприятно мое чувство к вам, которое я сохранил до сих пор?

Марианна Антоновна повернулась к говорившему, словно хотела ответить что-то, но повторила только:

– Прочтите, вы всё узнаете, а теперь уходите. Прощайте!

Через неделю Роланов снова стучался в ту же дверь, и опять Марианна Антоновна была одна. Она вспыхнула, но и поморщилась слегка досадливо.

– Никак не ожидала вас видеть. Вы довольно странно доказываете внимание к моим словам и деликатность.

Калист Петрович улыбнулся и, поцеловав у хозяйки руку, которую та не поспела отнять, произнес:

– Я пришел, чтобы вернуть вам вашу тетрадку, ваш дневник, который вы так любезно мне дали.

– Да. Я совсем забыла тогда вам сказать, что он мне не нужен.

– Я вам благодарен за вашу рассеянность, – она дала мне возможность увидеть вас еще раз.

– Прошлое у меня уничтожено, как уничтожено наше имение. Оно не скоро может возродиться. Но там, в этом дневнике, есть неверные чувства, которых я теперь стыжусь, от которых отказалась… и я хотела бы, чтобы вы это знали.

– Что именно вы называете «неверными» чувствами?

– Мое предубеждение против русских. Это – польский предрассудок, от которого я избавилась, как только жизнь открыла мне шире глаза.

– Конечно, это – предрассудок, но ведь он-то и помешал вам послушаться влечения вашего сердца, не правда ли? Ведь, вы же любили меня!

– Может быть.

– Да не может быть, а это сквозит в каждой строке вашего дневника! И только из-за предрассудка…

– Я была замужем.

– Потом вы овдовели… и только из-за предрассудка…

– У меня дочь.

– Я стану ей отцом… и только из-за предрассудка…

– Не только.

– Отчего же еще?

– Мне стыдно.

– Чего?

– Во-первых того, что вы узнали о моей любви к вам. Потом, ведь мы теперь беспризорные нищие и вы можете подумать…

– Ради Бога, не надо!

– … можете подумать, что теперь, при нашем бедственном положении, я нарочно… напоминаю вам ваши чувства, чтобы…

– Как вам не стыдно подозревать меня в такой низости! Чтобы я мог это подумать!

Марианна Антоновна тихо прошептала, «простите»: и умолкла. Роланов тяжело дышал, будто поднялся на шестой этаж. Наконец начал:

– Никаких препятствий нет. Я вам предлагаю, прошу, умоляю согласиться стать моей женой. Тогда все эти семнадцать лет ожиданья, тоски, страдания мне будут, как будто их не было. Как будто сейчас после того объяснения у пруда (вы помните?), когда вы так жестоко мне ответили…