Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Написал еще раз Флору, опять скрыв свое беспокойство, и вышел сам опустить письмо. Кажется, Зотов дней десять не бывал на улице иначе как торопясь в министерство. Оказалось, вовсе не так пыльно и жарко, как ему представлялось с дивана; на близость лета указывали только начавшийся ремонт, разрытая кое-где мостовая и обилие откуда-то взявшихся детей у каждых ворот и подъездов. Из отверстий строящихся домов веяло пронзительной, грибной сыростью.

Зотов остановился, чтобы пропустить воз с кирпичом, около которого шумели рабочие, как вдруг вспомнил про письмо. Нужно сейчас же его опустить, а то так в кармане можно его протаскать несколько дней.

Павел Андреевич, почти бегом, поспешил на другую сторону, где желтел ящик. Не успел он опустить конверт, как странный треск с глухим раскатом заставил его обернуться. На том месте, где он только что стоял, поднимался столб пыли, откуда раздавались ругань, ржанье и стоны. Народ бежал к месту происшествия, не подходя слишком близко, потому что повисшие бревна и доски лесов грозили вторичным падением. Изредка стукали недокатившиеся кирпичи и потрескивали висящие доски, медленно обрываясь, ломаясь и падая.

Зотов зачем-то снял шляпу и быстро пошел домой. Он тотчас лег на диван, начав читать, сам того не замечая, третий том вместо второго и думая, что теперь, может быть, все кончилось, все исполнилось. Тревога будто проходила, но окончательно прекратилась, когда он получил письмо от Зарембы. Это не было ответом на его письмо, его друг самостоятельно сообщал разные подробности своих однообразных военных дней. Павел Андреевич читал внимательно, но спокойно, пока вдруг… или его глаза видели то, что хотело его воображение?.. Прочел еще раз… Нет, буквы верно складывались в слова, слова в фразу, и легкий, даже слегка небрежный рассказ Флора обращался для читающего в тяжелую повесть, которую хотелось представить себе еще тягостнее, чтобы она своим грузом отвела несносную докуку от сердца.

– …на днях меня чуть не убили. Прямо каким-то чудом спасся. Нужно тебе сказать, что накануне я все тебя видел во сне, особенно о тебе не думал, а все, как закрою глаза, так ты и стоишь, как живой! Да. И сохранило меня любопытство, даже, если хочешь, легкомыслие. Подробно не буду тебе описывать, ты хоть и учился в корпусе, но, наверно, позабыл подробности боевых положений. Между окопами запутался как-то заяц; бегал, бегал, наконец в него угодил немецкий снаряд. Не знаю почему, я и еще человека три побежали посмотреть, что с косым стало. Об опасности я как-то позабыл. Ну, конечно, от зайца-то ни рожек, ни ножек не осталось, но в ту же минуту за нами разрывается снаряд, как раз там, откуда мы отбежали. Секунду промедли, и я бы тебе не мог писать, разве с того света. А всего и расстояния-то было, что улицу перейти, не больше…

Казалось, что девушка никогда не бывала в гостиницах, – так испуганно она взглядывала на полутемную лестницу, узкий, грязный коридор с окном в конце, которое выходило в угол двора. Взглядывала и сейчас же опускала снова глаза, словно боялась этого ряда закрытых дверей, то с освещенными, то с темными стеклами над входом, откуда в эту пору дня не доносится ни голосов, ни каких-либо звуков. В такой гостинице, действительно, она никогда не бывала, хотя предосудительного в помещении было только то, что оно было темно, нечисто и беспокойно, – словом, совсем не такое, такое нужно было бы Розе Фаддеевне и её матери после перенесенных потрясений. Казалось, после того, как их именье было разорено, сожжено, вытоптано, родной, любимый город занят неприятелем, сами они из владетельных, счастливых людей обратились в «беженок» – несчастья как бы исчерпались, но обе женщины имели храбрость считать, что их мытарства только еще начались.

– Впрочем, чего же нам и ждать? Самое подходящее место!

Мать, Марианна Антоновна Слива, стояла у окна, смотря на гостинодворские склады. Огня не было зажжено, и свет проникал только с улицы да из коридорного окна над дверью, ничем не занавешенного.

– Отчего вы в темноте, мама!

– Разве темно? Я не заметила, задумалась.

– Устала я очень!

Марианна Антоновна быстро повернулась. Она казалась, скорее, сестрою, нежели матерью Розы. Круглое лицо с широко расставленными и приподнятыми скулами, живые, темные глаза и блестящие черные волосы были нежны, но вместе с тем, энергичны. Дочь казалась более элегической, с капризным ртом и бледными, слегка одутловатыми щеками.

– Зачем же ты ходила? Я тебе говорила, что этого совсем не нужно: я всё сделаю, я отыщу брата Эспера, и он всё устроит.

– Что он там устроит!

– Что может. Теперь нужно делать, что можно, не мечтать, немного пожаться. Что ж делать? У нас есть крыша и хлеб, и за это слава Богу! У других и того нет!

– Что же, мама, вы сравниваете нас с нищими? Конечно, им еще хуже, но они к этому привыкли.

– У нас ничего нет, значит мы – нищие.

– У нас есть фамилия – Слива, значит, мы не можем быть нищими. Если бы был жив отец!

– Тадеуш понял бы меня…

Дочь сомнительно покачала головой, отодвинула стул от стены, по которой полз таракан, и, помолчав, начала:

– Ты не выходила, мама?

– Нет, нет… Ведь ты же просила!..

– Да, я просила этого не делать, не унижаться…

– Я и не ходила.

– Спасибо.

Шляпа из черной соломки с желтой одной розой лежала на переддиванном столе. Девушка, глядя на нее, снова спросила:

– Вы, правда, не выходили?

– Нет, нет… Я подшивала цветок на шляпе.

– Спросим чая.

– Не знаю, дадут ли нам.

– Позвонить. У меня есть деньги.

Роза вынула четыре скомканные десятирублевки и положила их на скатерть.

– Откуда, Роза? ты продала серьги?

– Нет.

– Откуда же?

– Я их заложила.

– Зачем, дочка?

Роза пожала плечами.

– Они еще бабушкины, старинной работы. Только сорок рублей! Как только будут деньги, нужно будет выкупить…

– Конечно, мы их выкупим, мама, – отозвалась дочь совершенно безнадежно.

В двери постучались.

– Войдите! – сказала Марианна Антоновна, ду мая, что слуга принес чай, и совершенно забыв, что она не звонила.

На пороге стоял господин в пальто и шляпе, с газетой в руках.

– Это – седьмой номер?.. была публикация…

– Это ко мне, ко мне!.. – заговорила, вся покраснев, Роза и поспешно вышла в коридор.

– Что это значит, Роза? – спросила старшая Слива, когда дочь вернулась минут через пять.

– Ничего особенного. Я поместила объявление, что ищу письменной работы, – и вот нашла…

– Боже мой, Боже мой! Но почему ты мне ничего не сказала? Что о тебе подумают! Приходят какие-то чужие мужчины!

– Вы – смешная, мама. Конечно, чужие! Откуда же ждать знакомых, когда их нет? И потом этот господин уже не молодой и с виду показался порядочным.