Всеволод Сысоев - Удивительные звери [Повесть, рассказы, очерки]

Калугин молчал. Он внимательно рассматривал отпечатки, ощупывал их пальцами. Затем медленно зашагал вдоль следов, но вдруг остановился, сдвинул на затылок ушанку:

— Табун не табун, а четыре тигра наверняка идут. Видать, семья — тигрица и три взрослых тигренка. Пройдем за ними до перевала, поглядим, чем заниматься они будут.

И с этими словами Калугин заскользил на лыжах между деревьев. Алеша едва поспевал за ним. Поднявшись на увал, Калугин остановился:

— Видишь, тигрята самостоятельность проявляют: два свернули в распадок, а один за тигрицей в вершину ключа подался.

— За кем же пойдем? — спросил Алеша.

— Пойдем за тигрицей. Ежели мы к ней раньше подойдем, она близко подпустит: за своих тигрят, что отстали, примет.

Подниматься на лыжах при глубоком снеге было трудно. Пот ручьями стекал по разгоряченному лицу Алеши. Когда до перевала осталась какая-то сотня метров, Калугин подал знак юноше.

— Ну, Алеша, теперь аккуратно надо идти, — прошептал он. — Лыжи тут оставим. Приготовь свое фоторужье, да не промахнись, коль тигров за перевалом увидим.

Они сошли с лыж и начали карабкаться по крутому склону.

— Ишь, как развезло, снег что мокрая вата. На перевал сразу не выходи. Высунь голову из-за дерева и осмотрись внимательно. Никакой зверь враз на глаза не попадает. Тут выдержка нужна, — поучал Алешу старый следопыт.

С большой предосторожностью отодвигая от себя ветки колючего кустарника, чтобы они не шаркали о ноги, взбирались учетчики по крутому склону, время от времени останавливаясь, переводя дыхание и прислушиваясь.

Вот и последняя гряда водораздельного хребта. Низко согнувшись, стараясь не наступить на сухую ветку, Калугин подошел почти к самой кромке гребня, стал за ствол березы и начал медленно поднимать голову, стремясь сразу охватить глазом панораму открывающегося за перевалом леса. Емельянов последовал его примеру.

В ярких весенних лучах полуденного солнца лес словно дремал. Стройные, ослепительно белые стволы берез и осин высоко вздымались в мартовскую синь безоблачного неба. В этот торжественный час первого дыхания весны все замерло. Лишь слабый шорох снующих по березовой коре поползней нарушал настороженную тишину. Плавно спускавшийся к ключу косогор, вдоль которого вились два тигриных следа, был пуст.

Долго стоял Калугин, прислонившись к дереву и ничем не выдавая своего присутствия. Его глаза зорко всматривались в лесные просторы, неторопливо оглядывали противоположный косогор, поднимавшийся за ключом, поросшим редким березняком. Все кругом было безжизненно. Он хотел было уже сказать что-то Алеше, как вдруг увидел тигров.

Звери стояли между молодыми березками, повернув головы в сторону людей. Видимо, они почуяли опасность, а может, уловили шорох и поджидали отставших тигрят.

Пристально рассматривал тигрицу Калугин и не верил своим глазам. «Неужто она?» — пронеслось в голове. Да, это была Ригма. Белоснежная, с широкими золотистыми полосами, она грациозно прыгнула в кусты и легким царственным шагом удалилась в глубь леса вместе с тигренком.

Словно зачарованный смотрел им вслед Калугин, и прозрачная слеза умиления застилала глаза старого тигролова.

…Прошло много зим. Говорят, и поныне живет в заповеднике великолепная тигрица-альбинос по имени Ригма.

Родился Белогрудый в начале зимы, в ту темную суровую пору, когда у четвероногих, кроме медведей, дети не появляются.

Звонко лопались деревья от крепкого мороза. Тяжелая снежная кухта сгибала ветви елей и пихт. Солнце, едва поднимаясь над вершиной сопки, не проникало в глубокие северные распадки, в течение всего дня стоял здесь полумрак.

Мать Белогрудого, гималайская медведица, еще летом подыскала берлогу. На северном склоне каменистой сопки росла старая липа, накренившийся ствол которой покрывали зеленые мхи, а раскидистая крона господствовала над вершинами елей. Под тяжестью рано выпавшего мокрого снега у липы обломился нижний толстый сук, и теперь на его месте зияло черное отверстие. Его-то и заметила проходившая невдалеке медведица. Забравшись на дерево, она словно по трубе спустилась на дно глубокого дупла. Убедившись в его достаточной сухости и просторности, оскребла гниловатые изнутри стенки, устроив мягкую постель. Берлога очень понравилась медведице — это было теплое, надежное, скрытое от врагов убежище, проникнуть в которое можно было только через лаз, а он находился на десятиметровой высоте.

Покинув берлогу, медведица не забывала о ней, и когда октябрьские холодные ветры сорвали последние листья с деревьев и повеяло зимой, она снова появилась у знакомой липы и забралась в дупло. Кто бы мог подумать, проходя мимо толстой липы, что у самых корней ее, свернувшись клубком, лежит медведица? Только царапины от медвежьих когтей на серо-зеленой коре дерева выдавали присутствие зверя, но, к счастью, охотники здесь не бывали. Появившимся на свет крохотным медвежатам опасность не угрожала.

С нежностью заботливой матери прижимала медведица своих детенышей к груди, и они сосали густое молоко с довольным урчанием, напоминающим звук далеко летящего самолета. Не имея возможности питаться и даже пить, медведица должна была в течение нескольких месяцев кормить малышей своим молоком. И хотя слой подкожного жира достигал у нее двенадцати сантиметров, медведица погибла бы от истощения, не будь медвежата очень крохотными созданиями. Вес каждого из них был в триста раз меньше веса матери!

Белогрудый и его братец походили на маленьких щенят, осыпанных редкой дымчатой шерсткой. Оба они были слепы и совершенно беспомощны. Лишь через месяц у них открылись глаза, а шкурка стала зарастать черными волосками, и только на груди да на конце нижней челюсти волоски были белые.

В берлоге медвежата развивались медленно, были вялыми, малоподвижными. Большую часть времени они находились в дремотном состоянии, а если и просыпались, то только для того, чтобы накушаться молока, и снова засыпали между теплых широких лап матери.

Однообразно тянулись короткие дни зимы. Казалось, что лес со всеми обитателями погрузился в зимнюю спячку. Лишь шустрые синицы да дятлы нарушали торжественную тишину заснеженного леса. Никто не тревожил медвежью семью. Несколько раз в дупло заглядывали огненно-яркие непальские куницы да совы, но, убедившись, что лесная квартира занята, удалялись прочь.