Лев Толстой - Воскресение. Повести. Рассказы

Она была так полна надежды и энергии, что ей и в голову не пришла мысль о том, что эта пара и толпившийся народ имеют отношение к ней. Она вошла во двор и, в одно и то же время взглянув под тот навес, где стоял ее тарантас, увидала, что народ толпится именно около ее тарантаса, и в то же мгновение услыхала отчаянный лай Трезорки. Случилось то самое ужасное, что только могло случиться. Перед тарантасом, блестя своим чистым мундиром, с сияющими на солнце пуговицами и полупогонами и лаковыми сапогами, стоял осанистый, с черными бакенбардами человек и говорил что-то громко, хриплым повелительным голосом. Перед ним, между двумя солдатами, в крестьянском наряде, с сеном в спутанных волосах, стоял ее Юзё и, как бы недоумевая о том, что вокруг него делалось, поднимал и опускал свои могучие плечи. Трезорка, не зная того, что он был причиной всего несчастья, ощетинившись, бесполезно озлобленно лаял на полицмейстера. Увидав Альбину, Мигурский вздрогнул, хотел подойти к ней, но солдаты удержали его.

— Ничего, Альбина, ничего! — проговорил Мигурский, улыбаясь своей кроткой улыбкой.

— А вот и барынька сама! — проговорил полицмейстер. — Пожалуйте сюда. Гробы ваших младенцев? А? — сказал он, подмигивая на Мигурского.

Альбина не отвечала и только, схватившись за грудь, раскрыв рот, с ужасом смотрела на мужа.

Как это бывает в предсмертные и вообще решительные в жизни минуты, она в одно мгновение перечувствовала и передумала бездну чувств и мыслей и вместе с тем не понимала еще, не верила своему несчастью. Первое чувство было знакомое ей давно — чувство оскорбленной гордости при виде ее героя-мужа, униженного перед теми грубыми, дикими людьми, которые держали его теперь в своей власти. «Как смеют они держать его, этого лучшего из всех людей, в своей власти?» Другое чувство, одновременно с этим охватившее ее, было сознание совершившегося несчастия. Сознание же несчастия вызвало в ней воспоминание о главном несчастье ее жизни, о смерти детей. И сейчас же возник вопрос: за что? за что отняты дети? Вопрос же: за что отняты дети? вызвал вопрос: за что теперь гибнет, мучается любимый, лучший из людей, ее муж? И тут же она вспомнила о том, какое ждет его позорное наказание, и то, что она, она одна виновата в этом.

— Кто он вам? Муж он вам? — повторил полицмейстер.

— За что, за что? — вскрикнула она и, закатившись истерическим хохотом, упала на снятый теперь с козел и стоявший у тарантаса ящик. Вся трясущаяся от рыданий, с залитым слезами лицом Лудвика подошла к ней.

— Паненка, милая паненка! Як бога кохам, ничего не будет, ничего, — говорила она, бессмысленно водя по ней руками.

На Мигурского надели наручники и повели со двора. Увидав это, Альбина побежала за ним.

— Прости, прости меня, — говорила она. — Все я! Я одна виновата.

— Там разберут, кто виноват. И до вас дело дойдет, — сказал полицмейстер и рукою отстранил ее.

Мигурского повели к переправе, и Альбина, сама не зная, зачем она делала это, шла за ним и не слушала уговаривающую ее Лудвику.

Казак Данило Лифанов во все это время стоял у колес тарантаса и мрачно взглядывал то на полицмейстера, то на Альбину, то себе на ноги.

Когда Мигурского увели, оставшийся один Трезорка, махая хвостиком, стал ласкаться к нему. Он привык к нему во время дороги. Казак вдруг отслонился от тарантаса, сорвал с себя шапку, швырнул ее изо всех сил наземь, откинул ногой от себя Трезорку и пошел в харчевню. В харчевне он потребовал водки и пил день и ночь, пропил все, что было у него и на нем, и только на другую ночь, проснувшись в канаве, перестал думать о мучившем его вопросе: хорошо ли он сделал, донеся начальству о полячкином муже в ящике?

Мигурского судили и приговорили за побег к прогнанию сквозь тысячу палок. Его родные и Ванда, имевшая связи в Петербурге, выхлопотали ему смягчение наказания, и его сослали на вечное поселение в Сибирь. Альбина поехала за ним.

Николай же Павлович радовался тому, что задавил гидру революции не только в Польше, но и во всей Европе, и гордился тем, что он не нарушил заветов русского самодержавия и для блага русского народа удержал Польшу во власти России. И люди в звездах и золоченых мундирах так восхваляли его за это, что он искренно верил, что он великий человек и что жизнь его была великим благом для человечества и особенно для русских людей, на развращение и одурение которых были бессознательно направлены все его силы.

1906

И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. II. М., Изд-во АН СССР, 1961, с. 241.

Там же, с. 247.

Ф. М. Достоевский. Полy. собр. художественных произведений, т. XII. Л., ГИЗ, 1930, с. 209.

Там же, с. 233.

П. И. Бирюков. Биография Льва Николаевича Толстого, т. II. М. — Пг., Госиздат, 1923, с. 179.

Ф. М. Достоевский. Письма, т. IV. М., Гослитиздат, 1959, с. 154.

И. С. Тургенев. Письма, т. XIII, кн. 2, с. 180.

Там же, с. 89.

Vicomte E. M. de Vogue. Le Roman Russe. Paris, 1888, 2 édition, p. 336.

Г. В. Плеханов. Искусство и литература. М., Гослитиздат, 1949, с. 655, 665 и 721.

А. М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 14. Гослитиздат. М., 1951, с. 307.

А. В. Луначарский. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8. М., Изд-во «Худож. лит.», 1967, с. 447.

В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 19.

Там же, т. 17, с. 210.

«Л. Н. Толстой в русской критике». М., Гослитиздат, 1952, с. 106.

Там же.

светского человека (франц.).

«Л. Н. Толстой в русской критике», с. 107

М. Горький. Т. 17, с. 39.

М. Горький. История русской литературы. М., Гослитиздат, 1939, с. 293.

И. С. Тургенев. Письма, т. III, с. 85.

В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 71.

H. H. Гусев. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1855 по 1869 год. М., Изд-во АН СССР, 1957, с. 30.

«Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1860–1891». М., Изд. М. и С. Сабашниковых, 1928, с. 44.

длинный (франц.) . Буквально: большого дыхания.

См.: Е. Добин. Жизненный материал и художественный сюжет. Л., «Советский писатель», 1956, с. 92–94.

А. Ф. Кони. Избранные произведения, т. 2. М., Госуд. изд-во юридической литературы, 1959, с. 270, 274, 275.

В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 70.