Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Сережа, — сказалъ онъ, — развѣ ты не угадываешь, что папѣ тяжело остаться здѣсь, потому что это огорчаетъ маменьку? Не надо показывать нашего неудовольствія и тѣмъ огорчать ихъ обоихъ еще больше. Если онъ отказался ѣхать въ Москву, — значитъ онъ не можетъ. Вѣдь онъ знаетъ, что маменька только объ Москвѣ и мечтаетъ. Я думаю, дѣла наши запутаны.

— Почему? Кто тебѣ говорилъ?

— Никто; но когда приходятъ платежи, онъ становится задумчивъ и вообще эти послѣдніе два года онъ сталъ серіознѣе.

— А какъ мнѣ жаль Ракитиныхъ. Я и Соня, — мы такіе сочинили планы на зиму — и все это ухнуло, какъ камень, брошенный въ воду. Очень мнѣ жаль, такъ жаль, что и сказать не могу.

— И не говори, а думай о другомъ — объ отцѣ, чтобы помочь ему, и о матери, чтобы развеселить ее.

— Да, тебѣ хорошо говорить. Тебѣ все равно, что здѣсь, что въ Москвѣ, а мнѣ… Мнѣ это очень тяжело.

— И мнѣ тяжело, не за себя, а за васъ: за маму, за папу, за тебя и сестеръ. Это, кажется, никому не сладко. Что жъ дѣлать, и не то бываетъ.

— Не знаю, чтò бываетъ, а это гадость не послѣдняя, даже тошно, даже зло беретъ!

И Сережа отчаянно махнулъ рукой и вышелъ изъ комнаты.

До самаго отъѣзда Ракитиныхъ, семейство Боръ-Раменскихъ будто позабыло, что остается на зиму въ деревнѣ; никто не говорилъ о томъ, хотя всѣ думали и сожалѣли всякій по своему характеру. Серафима Павловна вышивала болѣе обыкновеннаго, Глаша сдѣлалась насмѣшливѣе и сердитѣе, Вѣра сонливѣе, Сережа задумчивѣе, одинъ Ваня сохранялъ ясность взора, ясность нрава и мягкость, его всегда отличавшую. Когда Ракитины пришли прощаться, въ семействѣ Боръ-Раменскихъ произошло волненіе. Серафима Павловна расплакалась и даже обмолвилась, воскликнувъ, что это жестоко, очень жестоко!

Ваня не отходилъ отъ Сережи, который, сдѣлавъ усиліе надъ собою, показалъ много самообладанія и, прощаясь съ Соней, у которой на глазахъ блестѣли слезы, сказалъ, что скоро увидятся.

— Только весною, — сказала Соня печально, — до весны далеко.

— О нѣтъ, — возразилъ Сережа, — папа обѣщался отпустить меня въ Москву на недѣлю во время праздниковъ.

Глаша засмѣялась.

— Отлично устроили — мама поѣдетъ, Сережа поѣдетъ, а мы останемся здѣсь, въ терему, какъ царевны Несмѣяны въ старой сказкѣ.

Ей никто не отвѣтилъ, но Ваня сказалъ Сонѣ:

— Отчего бы вамъ не пріѣхать къ намъ зимою повидаться?

Соня такъ и встрепенулась.

— Ваня, — воскликнула она, — милый Ваня! всегда выдумаешь ты, что-нибудь хорошее. Мнѣ это и въ голову не пришло. Конечно, я пріѣду, непремѣнно пріѣду. Я знаю, что если я попрошу — папа самъ привезетъ меня къ вамъ, хотя на цѣлый мѣсяцъ. Не правда ли, мама? обратилась она къ матери.

Зинаида Львовна ласково сказала, что она, конечно, этому препятствовать не будетъ, и сама пріѣдетъ въ Знаменское.

Соня, вся взволнованная, бросилась на шею къ Серафимѣ Павловнѣ.

— Не надолго, не надолго, — говорила она, — пріѣду на вашу елку. Смотрите, — и она стала считать по пальцамъ: — октябрь считать нечего, онъ уже началъ итти, остается ноябрь, декабрь первой, другой, обчелся! воскликнула она, радостно смѣясь.

— Милая Соня, — сказала Серафима Павловна, — ты дорогая моя. Я тебѣ приготовлю мою маленькую гостиную и отдѣлаю ее для тебя блѣдно-розовымъ кретономъ съ блѣдно-голубыми бантами. Это послѣдняя мода.

И Серафима Павловна занеслась на крыльяхъ мечты и мысленно въ малѣйшихъ подробностяхъ устраивала будущее помещение Сони.

Ракитины уѣхали, и Знаменское опустѣло въ той же почти мѣрѣ, что и Иртышевка. Однообразно и тихо потекла жизнь Боръ-Раменскихъ. Дѣти много учились. Серафима Павловна покорилась и принялась рукодѣльничать. Она затѣяла различныя работы одна другой изящнѣе и мѣняла ихъ для разнообразія. Вечеромъ заставляла мужа читать вслухъ, но, къ сожалѣнію, вкусы ихъ разнились. Онъ любилъ читать историческія книги, а она любила романы, и онъ безропотно тѣшилъ ее и читалъ французскіе романы, которыхъ терпѣть не могъ. Днемъ онъ уводилъ обоихъ сыновей и пріучалъ ихъ къ хозяйству и не отдавалъ ни одного приказанія, не объяснивъ имъ его причины. Онъ обращался съ сыновьями, какъ будто имъ было уже лѣтъ 20, и всѣми силами старался развить ихъ, будто спѣшилъ ихъ состарить. Сережа очень гордился своими отношеніями съ отцомъ и сдѣлался самостоятельнѣе и рѣшительнѣе. Урокъ, данный ему отцомъ при размолвкѣ его съ Петромъ Семеновымъ, былъ забытъ, и Сережа опять сдѣлался рѣзокъ и высокомѣренъ. Онъ говорилъ съ прислугой такимъ голосомъ, что она удивлялась и обижалась; даже съ братомъ и сестрами онъ говорилъ повелительно. Ваня становился серіознѣе, а сестры сердились, Вѣра дулась, а Глаша подымала брата на смѣхъ и прозвала его Падишахомъ. Когда Ваня ее уговаривалъ, она отвѣчала рѣзко:

— Уйми Падишаха. Я молчать не намѣрена и всегда дамъ ему сдачи да еще съ прибавкой.

Такимъ образомъ при горячности Сережи и задорѣ Глаши выходили столкновенія и ссоры. Серафима Павловна махала рукой и говорила:

— Перестаньте, надоѣли до смерти. Глаша, чтò ты злишься? Сережа, не приставай къ ней!

Но эти увѣщанія совсѣмъ не дѣйствовали, и, наконецъ, адмиралъ замѣтилъ несогласія въ семействѣ и позвалъ Сережу въ свой кабинетъ.

— Я тобою недоволенъ, — сказалъ онъ ему холодно, — ты опять за свое. Ты забралъ себѣ въ голову, что ты совершеннолѣтній и полный въ домѣ хозяинъ. Слугъ ты оскорбляешь, приказываешь имъ круто и рѣзко. Вчера ты такъ крикнулъ на Ѳедосея, что было слышно въ залѣ.

— Но, папа, если бы вы видѣли, какой безпорядокъ въ буфетѣ и какая грязь на задней лѣстницѣ.

— Въ такомъ случаѣ скажи, чтобы тотчасъ убрали, при тебѣ, немедленно, а шкапы въ буфетѣ помоги убрать самъ, приведи въ порядокъ. Когда слуги увидятъ, что ты взялся за дѣло, они бросятся помогать тебѣ и уберутъ все мгновенно. Ну, а съ сестрами зачѣмъ ты ссоришься?

— Я съ Вѣрой не ссорюсь, но Глаша такъ задорна, что…

— Уступи ей. Ты старшій. А знаешь ли ты, что такое старшій? Старшій обязанъ подавать примѣръ и долженъ прежде всего владѣть собою. Чтобы пріобрѣсть вліяніе, онъ долженъ жертвовать собою для удовольствія меньшихъ, старшій на семью работникъ.

— Ну ужъ, папа, — сказалъ Сережа съ негодованіемъ, — я ничьимъ работникомъ быть не хочу, развѣ только вашимъ и мама.

— Ну, а не хочешь, такъ и не требуй ни отъ брата ни отъ сестеръ особеннаго чувства и ужъ никакъ не жди уступчивости. Приказывать, требовать повиновенія — право отца и матери. Повторяю, старшій братъ не господинъ, а работникъ и только этимъ покровитель семьи. А самодуръ-указчикъ всѣмъ въ тягость и вноситъ въ семью раздоръ и возмущеніе.

— Но, папа, — сказалъ Сережа съ жаромъ, — вы всегда мнѣ дѣлаете выговоры и недовольны мною, а зачѣмъ не уймете вы сестеръ? Вѣра всегда молчитъ, но упряма, какъ оселъ, а Глаша задорна, какъ… какъ…