Владимир Богораз - На растительной пище

Подойдя к этому своеобразному жилищу, Веревцов нерешительно остановился. Дверь была плотно закрыта и раздулась как от водянки, но из каменной трубы поднималась тонкая струя дрожащего воздуха в знак того, что топка давно окончена, и последнее тепло улетает наружу.

"Дома, должно быть!" -- подумал Василий Андреич и постучался сперва деликатно, потом довольно громко, но так же безрезультатно. Он постоял ещё несколько секунд, поглядел на струйку тепла, трепетавшую над трубой, и, внезапно схватившись за ручку двери, изо всех сил потянул её к себе. Члены пропадинской колонии сторожили друг друга и недоверчиво относились к запертым дверям, не подававшим голоса.

Дверь щёлкнула как из пистолета и распахнулась настежь. В глубине избушки обрисовалась крупная фигура Ястребова, сидевшая поперёк кровати. Опасаясь окончательно остудить избу, Веревцов протиснулся внутрь и закрыл за собою дверь.

Внутри было темно как в погребе. Свет проходил только сверху, сквозь отверстие трубы, ибо тряпичное окно совершенно заросло инеем. Ястребов сидел, опустив ноги на пол и опираясь руками в колени, так как кровать была слишком низка; глаза его были устремлены на противоположную стену. При входе Веревцова он даже не пошевельнулся.

-- Что вы делаете? -- сказал Веревцов не совсем уверенным тоном.

Никогда нельзя было знать, чего можно ожидать от Ястребова даже в его лучшие минуты.

Ответа, однако, не было. Только широкая седая борода Ястребова внезапно дрогнула и как-то ещё больше расширилась.

-- Пойдёмте в гости! -- настаивал Веревцов, не желая отступить.

Ястребов опять не ответил. Время от времени на него находило странное состояние, похожее на столбняк, и он просиживал целые дни на одном и том же месте, не делая движений и не говоря ни слова. Сознание, однако, его не покидало, и в сущности это был не столбняк, а скорее преддверие нирваны, в виде непобедимого равнодушия ко всем внешним и внутренним проявлениям жизни.

-- Ну же, вставайте! -- не унимался Веревцов.

Он даже взял Ястребова за руку и сделал попытку стащить его с места.

Седобородый охотник вдруг поднялся на ноги и, отодвинув Веревцова в сторону, вышел из избы. Василий Андреевич с удивлением заметил, что на поясе его ещё болтаются вчерашние куропатки. Несколько штук было разбросано по постели, и одна оказалась совершенно сплющенной. Столбняк, очевидно, нашёл на Ястребова ещё вчера, тотчас же по возвращении из лесу, и он просидел на кровати целые сутки.

-- Съешьте что-нибудь! -- воскликнул Веревцов, выскакивая вслед за приятелем.

Он соображал, что Ястребов не принимал пищи со вчерашнего дня, и в то же время опасался, что он опять уйдёт в лес.

Ястребов даже не обернулся. Он уходил крупными шагами по дороге, которая вела на другую сторону речки в лучшую часть города. Веревцову ничего не оставалось, как последовать сзади.

Охотник перешёл через мост и, пройдя несколько десятков шагов, свернул к большой избе, в окнах которой, несмотря на ранний час, уже светился огонь.

К новому удивлению Веревцова, это был именно тот дом, который и он собирался посетить. Однако, вместо того, чтобы тотчас же зайти, он медленно прошёл до самого конца улицы и так же медленно вернулся, как будто делая прогулку. Ему почему-то хотелось, чтобы Ястребов прежде обсиделся и пришёл в более нормальное состояние.

Обширная изба выглядела сравнительно с жалкими логовищами Веревцова или Ястребова как настоящий дворец. Гладко оструганные стены были даже украшены олеографиями "Нивы" в простых деревянных рамках. В левом углу стоял верстак, и весь угол был обвешан столярными инструментами. Посредине стоял большой деревянный стол, на котором кипел самовар, и горели две сальные свечи.

Огромные льдины окон весело играли, отражая лучи этого света. Широкая кровать скрывалась за ситцевой занавесью, а в глубине комнаты, в красном углу, стоял ещё стол. У этого стола сидел Ястребов и, как ни в чём не бывало, пил чай. За столом хозяйничала молодая и очень миловидная женщина, с быстрыми и чёрными глазами и нежным румянцем на смуглых щеках цвета дозревающей сливы. Тонкие брови её были слегка приподняты наружным углом. Руки были малы и красивы, просторная ситцевая блуза не скрывала крепких и стройных форм. Когда она разливала чай и разносила его гостям, каждое движение её было исполнено свободы и грации.

Рядом с ней сидел ещё молодой человек с меланхолически задумчивым лицом и каштановыми кудрями, ниспадавшими до плеч. Он сидел, несколько пригнувшись к столу, и с сосредоточенным вниманием пилил большим подпилком какую-то железную штучку, закреплённую в столовой доске. Подпилок оглушительно визжал; но никто не обращал на это внимания, и гости так непринуждённо разговаривали, как будто в комнате царила полная тишина.

Молодой человек с подпилком некогда изучал филологические науки в специальном заведении и даже избрал было своей специальностью латинский язык. Быть может, поэтому, в настоящее время в силу закона противоположностей он был лучшим и, можно сказать, универсальным ремесленником в Пропадинске. Разнообразие его занятий совершенно не поддавалось описанию; он обжигал кирпичи и чистил стенные часы, запаивал старые чайники и делал выкройки для дамских платьев. Спрос на его работу был неслыханный, местные обыватели считали его всезнающим и не давали ему покоя, да он и сам не хотел иметь покоя и даже за обедом не выпускал из рук подпилка или стамески. Плату он получал по преимуществу продуктами, и в его квартире было нечто вроде постоянного бесплатного табльдота для всех желающих.

Он женился почти тотчас же по приезде на Пропаду, во время случайной поездки по округу, и необыкновенно счастливо, хотя его будущая жена знала только тайгу и тундру и до замужества даже никогда не была в Пропадинске. Но молодая якутка так быстро научилась говорить по-русски и освоилась со своим новым положением, что уже через шесть месяцев могла сделать свой дом притягательным пунктом для всех членов колонии. Из неё, между прочим, вышла хорошая хозяйка, и она научилась даже удачно приготовлять невиданные русские блюда, насколько хватало припасов на Пропаде.

Рядом с нею с обеих сторон стола сидели две пары гостей, так что два человека, сидевшие друг против друга, составляли пару. Эти пары, видимо, обособились и даже раздвинулись, насколько позволяло место. Первая пара играла в дураки, перебрасывая через стол ужасные карты, закруглённые как эллипс. Справа сидел Полозов, огромный человек, с волосатыми руками и большой круглой головой, крепкой как голова тарана. Верхняя часть его фигуры, возвышавшаяся над столом, имела в себе что-то слоновье. Когда, увлекаясь игрой, он перемещался на стуле и, чтобы сделать свою позу удобнее, поднимал и ставил ногу на новое место, из-под стола раздавался стук каблука, подбитого железной подковой, широкого и крепкого как копыто.