Фёдор Достоевский - Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

— Никому я не отдавал никакого письма; и не было у меня никакого письма… вот как!

Господин Голядкин ломал руки с отчаяния.

— Слушай ты, Петр… ты послушай, ты слушай меня…

— Слушаю…

— Ты куда ходил? — отвечай…

— Куда ходил… к добрым людям ходил! что мне!

— Ах ты, господи боже мой! Куда сначала ходил? был в департаменте?.. Ты послушай, Петр; ты, может быть, пьян?

— Я пьян? Вот хоть сейчас с места не сойти, мак-мак-маковой — вот…

— Нет, нет, это ничего, что ты пьян… Я только так спросил; это хорошо, что ты пьян; я ничего, Петруша, я ничего… Ты, может быть, только так позабыл, а всё помнишь. Ну-ка, вспомни-ка, был ты у Вахрамеева, чиновника, — был или нет?

— И не был, и чиновника такого не бывало. Вот хоть сейчас…

— Нет, нет, Петр! нет, Петруша, ведь я ничего. Ведь ты видишь, что я ничего… Ну, что ж такое! Ну, на дворе холодно, сыро, ну, выпил человек маленько, ну, и ничего. Я не сержусь. Я сам, брат, выпил сегодня… Ты признайся, вспомни-ка, брат: был ты у чиновника Вахрамеева?

— Ну, как теперь, вот этак пошло, так, право слово, вот был же, вот хоть сейчас…

— Ну, хорошо, Петруша, хорошо, что был. Ты видишь, я не сержусь… Ну, ну, — продолжал наш герой, еще более задабривая своего служителя, трепля его по плечу и улыбаясь ему, — ну, клюкнул, мерзавец, маленько… на гривенник, что ли, клюкнул, плутяга ты этакой! Ну, и ничего, ну, ты видишь, что я не сержусь… я не сержусь, братец, я не сержусь…

— Нет, я не плут, как хотите-с… К добрым людям только зашел, а не плут, и плутом никогда не бывал…

— Да нет же, нет, Петруша! ты послушай, Петр: ведь я ничего, ведь я тебя не ругаю, что плутом называю. Ведь это я в утешение тебе говорю, в благородном смысле про это говорю. Ведь это значит, Петруша, польстить иному человеку, как сказать ему, что он петля этакая, продувной малый, что он малый не промах и никому надуть себя не позволит. Это любит иной человек. Это льстит ему. Это я в благородном отношении тебя плутом называю… Ну, ну, ничего! ну, скажи же ты мне, скажи же ты мне, Петруша, теперь без утайки, откровенно, как другу… ну, был ты у чиновника Вахрамеева и адрес он дал тебе?

— И адрес дал, тоже и адрес дал. Хороший чиновник! И барин твой, говорит, хороший человек, очень хороший, говорит, человек; я, дескать, скажи, говорит, кланяйся, говорит, своему барину, благодари и скажи, что я, дескать, люблю, вот, дескать, как уважаю твоего барина! за то, что, говорит, ты, барин твой, говорит, Петруша, хороший человек, говорит, и ты, говорит, тоже хороший человек, Петруша, — вот…

— Ах ты, господи боже мой! А адрес-то, адрес-то, Иуда ты этакой? — Последние слова господин Голядкин проговорил почти шепотом.

— И адрес… и адрес дал, тоже и адрес дал.

— Дал? Ну, где же живет он, Голядкин, чиновник Голядкин, титулярный советник?

— А Голядкин будет тебе, говорит, в Шестилавочной улице. Вот как пойдешь, говорит, в Шестилавочную, так направо, на лестницу, в четвертый этаж. Вот тут тебе, говорит, и будет Голядкин…

— Мошенник ты этакой! — закричал наконец вышедший из терпения герой наш, — разбойник ты этакой! да это ведь я; ведь это ты про меня говоришь. А то другой есть Голядкин; я про другого говорю, мошенник ты этакой!

— Ну, как хотите! что мне! Вы как хотите — вот!..

— А письмо-то, письмо…

— Какое письмо? и не было никакого письма, и не видал я никакого письма.

— Да куда же ты дел его — шельмец ты такой!?..

— Отдал его, отдал письмо. Кланяйся, говорит, благодари; хороший твой, говорит, барин. Кланяйся, говорит, твоему барину.

— Да кто же это сказал? это Голядкин сказал?

Петрушка помолчал немного и усмехнулся во весь рот, глядя прямо в глаза своему барину.

— Слушай ты, разбойник ты этакой! — начал господин Голядкин, задыхаясь, теряясь от бешенства, — что ты сделал со мной! Говори ты мне, что ты сделал со мной! Срезал ты меня, злодей ты такой! Голову с плеч моих снял, Иуда ты этакой!

— Ну, теперь как хотите! что мне! — сказал решительным тоном Петрушка, ретируясь за перегородку.

— Пошел сюда, пошел сюда, разбойник ты этакой!..

— И не пойду я к вам теперь, совсем не пойду. Что мне! Я к добрым людям пойду… А добрые люди живут по честности, добрые люди без фальши живут и по двое никогда не бывают…

У господина Голядкина и руки и ноги оледенели, и дух занялся…

— Да-с, — продолжал Петрушка, — их по двое никогда не бывает, они честно живут, бога и честных людей не обижают…

— Ты бездельник, ты пьян! Ты спи теперь, разбойник ты этакой! А вот завтра и будет тебе, — едва слышным голосом проговорил господин Голядкин. Что же касается до Петрушки, то он пробормотал еще что-то; потом слышно было, как он налег на кровать, так что кровать затрещала, протяжно зевнул, потянулся и наконец захрапел сном невинности, как говорится. Ни жив ни мертв был господин Голядкин. Поведение Петрушки, намеки его весьма странные, хотя и отдаленные, на которые сердиться, следственно, нечего было, тем более что пьяный человек говорил, и, наконец, весь злокачественный оборот, принимаемый делом, — всё это потрясло до основания господина Голядкина, ясно показав ему, какие глубокие корни пустила клевета, измена, интрига, наушничество и, наконец, как много выиграл поля известный своим неблагопристойным направлением человек в мнении частных людей, а тем более в общественном мнении. А улика — Петрушка и тон, сообщенный шельмецу недоброжелателями господина Голядкина. «И дернуло меня его распекать среди ночи, — говорил наш герой, дрожа всем телом от какого-то болезненного ощущения. — И подсунуло меня с пьяным человеком связаться! Какого толку ждать от пьяного человека! что ни слово, то врет. На что это, впрочем, он намекал, разбойник он этакой? Господи боже мой! И зачем я все эти письма писал, я-то, душегубец; я-то, самоубийца я этакой! Нельзя помолчать! Надо было провраться! Ведь уж чего: погибаешь, ветошке подобишься, так ведь нет же, туда же с амбицией, дескать, честь моя страждет, дескать, честь тебе свою нужно спасать! Самоубийца я этакой! И какая тенденция у всего этого рода, тенденция-то какая у разбойника! Видит, что человек споткнулся, что человек впросак попал, что человек по уши в болото залез, так вот он тотчас и в пику ему: дескать, в болото залез, так вот тебе за это еще на придачу, и уколет человека, и заденет человека!.. Сострадания-то нет! И я-то, я-то каков? у самого-то тенденция какая скверная! натурка-то подлая!.. И честь свою так уж непременно нужно спасать, — необходимость была! И с пьяным человеком мы готовы связаться! Как будто и пятилетнему ребенку неведомо, что пьяный человек на том и стоит, что врет да грубости делает. И делает их потому, что пьян, потому, что тенденция такая у пьяного человека подлая, чтоб грубости делать, потому что и по натуре человеческой именно вот так, а не иначе должно оно выходить. Следственно, он в одном отношении и прав; следственно, он и прав во всех отношениях, и претендовать на это нельзя. Претендовать же нужно на того дурака, который с пьяным человеком связаться готов. Вот оно как! Вот оно как по правде, по истине должно выходить! Напился, так и грубить начинает: оно так и следует, на этом уж человек и стоит, уж в этом натура его, уж в этом не я виноват, — вот оно как!..» Так говорил господин Голядкин, сидя на диване своем и не смея пошевелиться от страха. Вдруг глаза его остановились на одном предмете, в высочайшей степени возбудившем его внимание. В страхе — не иллюзия ли, не обман ли воображения предмет, возбудивший внимание его, — протянул он к нему руку, с надеждою, с робостию, с любопытством неописанным… Нет, не обман! не иллюзия! Письмо, точно письмо, непременно письмо, и к нему адресованное… Господин Голядкин взял письмо со стола. Сердце в нем страшно билось. «Это, верно, тот мошенник принес, — подумал он, — и тут положил, а потом и забыл; верно, так всё случилось; это, верно, именно так всё случилось… Впрочем, как же оно? кто же это письмо… Кто же это, вот таким образом, письмо ко мне написал?.. Дорого бы я дал, чтоб узнать, что именно в этом письме, просто узнать, не читавши узнать!.. Господи, господи!..» Господин Голядкин отложил на время письмо, вынул платок и отер себе пот, выступивший у него на лбу; потом… потом сложил свои руки и долго с необыкновенным усердием что-то шептал про себя; потом, не в силах будучи сдержать своего нетерпения, сломил печать, обернул страницу и прочел подпись. Письмо было от чиновника Вахрамеева, молодого сослуживца и некогда приятеля господина Голядкина. «Впрочем, я всё это заранее предчувствовал, — подумал герой наш, — я всё это вчера непременно предчувствовал, и всё то, что в письме теперь будет, также предчувствовал… Что же? Заодно! На то пошел… Ну!.. Ничего…» Господин Голядкин начал читать. Письмо было следующее: