Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть первая

Приятели почти до утра сидели, разговаривая и не обращая вниманья на Берга, который вернулся и лег спать. [459] Зач.: Толстой совсем забыл войну, службу, товарищество, игру и пьянство. В его воображении с живостью, ему свойственной, ясно стояли лица его детства и юности: семья, соседка Волкова и весь строй мысли того времени. Он на себя и на свою жизнь, рассказывая Борису всё испытанное, смотрел с той точки зрения. — Совсем, брат, нет того, что мы думали. Во-первых, страшно, во-вторых, безалаберно, беспорядочно и, в-третьих, жалко. На полях: равны Топчеенко [?] и князь Волх[онский]. Ср[авнение] с точки зр[ения] вое[нной] истории, с т[очки зрения] эпич[еской] поэзии и с н[ародной] т[очки] зрения.

— Я изрубил одного [460] Зачеркнуто: chasseur [стрелка] линейца и как он схватился руками за острую саблю, так [461] Зач.: гадко стало и ссадил. [462] Зач.: А главное славы нет и не будет. Что скверно, брат, это: интрига, интрига и интрига. [463] Зач.: У всех одна мысль parvenir [возвыситься], общее дело идет, как хочет. Да и видеть нельзя, отчего так или иначе. А мне досадно. Немцы, — он оглянулся на Берга, — тебе я только скажу, я бы с нашими солдатами разбил бы Бонапарта. [464] Зач.: Чем страшнее, чем хуже, тем мне ясней дело и тем я храбрее. На полях: Борис оставил его мальчиком и находил служакой. Он привирал. Nicolas рассказывает историю Телянина и историю любви при лунном свете. Знаешь, с Sophie это ребячество.

— Ну что Багратион?

— Молодец! Он подъезжал к нам два раза и <���спокоен> все равно, как на параде…. [465] Зач.: Но и у него эта толпа безобразная тунеядцев, адъютантов состоящих, начальников кавалерии, артиллерии и миллион еще, и у каждого обоз, коляски. А как награды, то все им.

— Вот он уже пойдет, — сказал Борис, — стоит только забрать репутацию, а чины тогда можно.

— Ты уверен, что ты будешь главнокомандующим? — вдруг помолчав спросил Толстой.

Борис подумал немного,

— Да уверен, — сказал он, слегка улыбнувшись. — Нет, постой. Я боюсь первого дела. Ежели я не струшу, тогда я уверен, что я всё могу.

— И я думаю часто теперь, — сказал Толстой, — государь ведь может прямо произвести в полковники, ну вдруг убьют полкового командира, всех эскадронных, я один останусь и оставят меня полковым командиром. [466] Позднейшая вставка в текст: Во время этого рассказа вошел князь Андрей и с покровительственностью, которая очень не понравилась Ростову, взглянул на молодого гусара. Ростов продолжал, краснея и оттого раздражаясь. — В это время вошел Волконский, двоюродный брат Бориса. [467] Зач.: и сосед Толстова Толстой не знал его, хотя и слышал про него, как про гордого, чопорного, французского юношу рыцаря. [468] Зач.: как его звали, и человека с характером, посмевшего против воли отца жениться на бедной, ничтожной дочери помещицы. Он был адъютантом главнокомандующего и теперь ездил в главную квартиру и получил оттуда письмо, извещавшее о рождении сына Он не понравился Толстому, красивый, тонкой, сухой, [469] Зач.: и женоподобный, элега[нтный] с маленькими, белыми, как у женщины, ручками, раздушенный и элегантный до малейших подробностей своего военного платья. Он не поклонился никому, искоса презрительно поглядел на Толстова и, когда его познакомили, лениво протянул руку и не пожал руки, а только предоставил свою пожатию. Адъютантик [470] Зачеркнуто: не бывший в деле и чем то гордившийся очень не понравился Толстому, считавшему себя уже обожженным боевым офицером, перенесшим уже много трудов и опасностей. Углы губ его поднялись выше, губы сжались, и Борис с свойственным ему тактом всё время следил за Толстым и незаметно смягчал недоброжелательство Толстого и вызывал В[олконского] на такие разговоры, которые бы не могли зацепить самолюбие Толстого. Толстой был однако поражен и даже почувствовал некоторое уважение этим презрением штабного паркетного молодчика к боевому офицеру, тогда как до сих пор все эти господа, как будто чувствуя свою вину блестящего и выгодного бездействия, всегда заискивали в нем и в ему подобных боевых офицерах, теперь сделавших славное отступление. Толстой начал продолжать рассказ о отступлении и несколько раз задевал адъютантов и штабных, говоря, что эти господа, как всегда ничего не делая, получали награды. B[олконский], видимо, нисколько не интересовался всем этим, как будто такие рассказы он слыхал бесчисленное число раз и они уж успели ему надоесть.

— Ну что, [471] Зач.: ты получил вы получили письмо? — спросил Борис.

— Получил, — отвечал B[олконский] по французски (он говорил на этом языке с особенным изяществом). [472] Зач.: Жена родила сына и благополучно. <���Отец> Сестра пишет, что надеется скоро свести отца с женою. Как он хочет, впрочем. — Все здоровы. В[олконский] развалился на диване с ногами, как будто был один и дома. — Как я устал.

— Ты в чем ездил?

— В карете, гадость страшная, разлом[ило]. Вели мне дать пить.

— Шампанского? Хочешь?

— Нет, избавь пожалуйста, воды дай.

Дав поговорить ему о домашних делах и не обращаясь к Толстому, которого видимо бесило молчание, Борис перевел его вопросом о том, что он слышал в главной квартире, на общий разговор.

— Кутузов говорил, что [473] Зач.: почти решен[о] [474] Зач.: Я был у Орлова. Багратион говорил что наступать. Буксевден очень смешон. — В[олконский] говорил о всех этих главных лицах, как о хороших ему знакомых, приводя их слова ему и свои ответы. [475] На полях позднейшие заметки: Задирает Ростов Готовятся к великому сражению, разговор. Борис, желая узнать, намекает о своем письме Кутузову. Князь Андрей ничего не говорит, как будто не понимает. — Приходи после смотра, поговорим.

Толстой сказал о мнении Багратиона, о котором (о мнении) он слышал и которое было противуположно, и тем желая опровергнуть новости В[олконского].

— Ну что Багратион, он хороший рубака, — отозвался В[олконский] с презрением о том, кто высшим лицом казался Толстому — а совет его очень не важен. Да, хотят наступать, не дожидаясь Эссена и пойдут, и наверно Бонапарт нас расколотит.

— Отчего же? — в один голос спросили Борис и Толстой.

— Наверно расколотит, потому что француз первый солдат в мире, а у нас половина армии изменников немцев, а половина диких казаков русских. Там лучший полководец мира, а у нас… — и он в первый раз улыбнулся, улыбка его была очень приятна. «Он должен был очень нравиться женщинам», подумал Толстой.

— Ежели бы мы так все думали, то нам бы надо бежать, как увидим французов, — закричал Толстой, — а мы пока не бежали.

— Еще как бежали то! — опять презрительно улыбнулся В[олконский].