Антоний Фердинанд Оссендовский - Перуново урочище [Избранные сочинения. Том III]

Прохор задумался, вспоминая что-то, а потом продолжал:

— Лет пять тому назад приехал сюда Кузьма Ванифантьев. Он тогда же в переселенье ушел. Объявился он в Камне-селе. Богатеем сделался! Три мельницы паровые поставил, свой пароход с баржами по Оби гоняет. Приехал он и ко мне сейчас. «Так и так, — говорит, — повымирало наших залужских на новых местах много. А кто, значит, в живых остался, тех я пособирал, и все у меня к делу приставлены. Одного даже в науку определили, в доктора он вышел. Ну, говорит, мы и порешили, что пора наш долг Брянцевым отдать. Собрали мы со всех, проценты насчитали и на детей Петра Максимовича сверх того десять тысяч, вроде как благодарность, накинули!» Всего привез Ванифантьев тридцать семь тысяч. Поискали мы вас, поискали, в газетах писали даже, да так никто и не откликнулся…

— За границей был я в то время! — сказал Брянцев. — А больше из нас никого и не осталось. Мать умерла…

— Эти деньги мне оставил Кузьма Семеныч и наказывал, ежели до смерти моей никто из Брянцевых не объявится, ему обратно в Камень деньги послать…

Старик встал и подошел к Лидии Федоровне.

— Касаточка! Рад я душевно. Сподобил меня Бог любовь нашу Брянцевым не словом, а делом показать. Помнишь, сказывал тебе я, что долг великий, кровный долг у меня есть, и что, пока не рассыпался старый Перун, можно ждать прихода. Вот и вышло по-моему, девонька!

— Дедушка! Это ты про Владимира Петровича рассказывал мне тогда вечером — помнишь? — спросила Лидия Федоровна.

— Помню, милая, помню! — улыбнулся старик. — И, кажись, немного и ошибся-то? Пригож он и сердцем добр!

— Ну, чужое сердце — тайна! — засмеялся Брянцев.

— У Брянцевых сердца не утаишь! — возразил Прохор. — Да кабы и так было — другая примета моей правде есть.

Насоновская барышня тебе ровно сестра. А уж эта примета — верная! Душа у ней голубиная и злого человека испугалась бы…

— Что ж это ты, дедушка, обоих нас так расхвалил? — сказала Лидия Федоровна. — Возгордимся теперь мы!

— О вас правду говорил Прохор! — серьезно заметил Брянцев. — Вы мне кажетесь прозрачной, как хрусталь, порой лучистой…

— Сейчас убегу! — воскликнула, вспыхнув, девушка.

— Вас я везде найду! — с неожиданным для него самого жаром сказал художник. — Даже тогда, если бы вас похитил злой волшебник Черномор.

— Не говорите к ночи о нечистой силе! — пошутила девушка. — Не забывайте, что мы в «Заповеднике», где живы еще старые боги и где перекликаются русалки с лешим.

— А и ты, Лидочка, не забывай, что сказывала мне тогда, когда я тебе про Брянцевского наследника говорил! Помнишь?

Старик добродушно рассмеялся и, подойдя к девушке, потрепал ее по руке.

— Помнишь ли? — повторил он вопрос и лукаво щурил свои узенькие, старческие глаза, окруженные сетью мелких морщин.

Девушка совсем смутилась и, захлопав в ладоши, воскликнула:

— Ах, дедушка Прохор, какой ты хитрый!

— Что же вы сказали, Лидия Федоровна? — заглядывая ей в лицо, спросил Брянцев. — Скажите, пожалуйста!

— Нет! Нет! — замахала она руками. — Дедушка Прохор шутит…

Старик смеялся, утирая рукавом глаза, и добродушно подмигивал.

За окнами послышался стук колес и голос кучера:

— Барышня! Барин из губернии вернулись! Вас спрашивают.

Когда Брянцев помогал девушке сесть в шарабан, Прохор подошел к нему и сказал:

— Завтра утром зайди, Владимир Петрович, ко мне! Из рук в руки твое добро передам. Радостный день!.. Дожить бы только!.. — шепнул он уже вслед отъезжающим и медленной походкой поплелся к себе.

На другое утро Брянцев пришел в избу старика.

— Помолись, Владимир Петрович, помолись Всевышнему! Великое дело совершается! Вотчина дедов твоих и прадедов ушла от тебя. Лихие времена кого не обижали?.. Но в утешение тебе осталась любовь крестьянская, крепкая любовь к твоему роду, сердцем правильному.

Сказав это, старик опустился на колени перед иконой, висящею в углу, начал тихо шептать и осенять себя широкими, раздумчивыми крестами.

Встал на колени и Брянцев, но молиться он не мог, торжественные слова старика взволновали его, и он чувствовал внутреннюю дрожь возбуждения и ожидания.

— Пойдем! — сказал Прохор и взял палку.

Он вывел художника на узенькую, извилистую тропинку, порой совсем теряющуюся среди высокого папоротника и колючего шпажника, и они углубились в «Заповедник».

Поднявшись на небольшую возвышенность, они попали на поляну, усеянную камнями, обросшими мхом и серыми лишаями. Среди этих камней стоял толстый ствол давно сломанного дуба. Глубокие трещины бороздили его и сходились в черное дупло.

Старик подошел к дереву и сказал:

— По древнему преданию, под этим дубом стоял глиняный Перун. Он давно рассыпался в пыль. Гляди, даже камни, где убивали в дар идолу жеребят, изъела вода и мороз. Только дуб остался. Весь в дупло ушел, а держится… Перуний это дуб… Крепкий, как души здешних людей!..

Говоря это, старик запустил руку под камень, лежащий у самых корней дерева, вынул узелок из тряпок и начал бережно развязывать его.

Брянцев увидел несколько больших пачек денег, туго стянутых шнурками.

— Вот! — радостным голосом произнес старик. — Считай, Владимир Петрович, все ли в порядке?

Художник отрицательно покачал головой.

— Отец вам верил до смерти, неужели же я не поверю вам?

Он подошел к Прохору, схватил его руку и прижался к ней вздрагивающими губами.

— На доброе дело! В счастливый час! — торжественным, почти суровым голосом говорил старик. — «Перуново урочище» стосковалось без Брянцевых. Мы ждали вас! И уходить отсюда вам негоже…

Брянцев с трудом успокоился и, сев на камень, сказал:

— Постой, дедушка! Дай собраться с мыслями, потом совета попрошу…

— Совет хорош, когда дан вовремя! — произнес поучительным голосом Прохор. — Вот я его сейчас тебе, Владимир Петрович, и дам, а ты потом сам смекни. Стар я, это верно, а людей насквозь вижу. Да тут и видеть не приходится! Насоновская-то барышня…

— Лидия Федоровна? — оживился художник и встал.

Старик усмехнулся и сказал:

— За то время, как ты у Насоновых живешь, у меня часто Лидочка бывала. Сказывала, как ты Христа Спасителя из полымя вынес, почитай, чуть не пропал сам, как благолепию Божия храма радел. Все сказывала. Знать про тебя хотел я правду, и правду говорила она, что смирный ты, Владимир Петрович, не такой человек, какие нынче пошли. А когда говорит — румянец горит, глаза блестят, голос дрожит… Видел я! Гляди и ты, касатик, не пропусти случаем хорошего человека. Мало их по земле ходит, и грех не приметить такого! Грех это!

Они замолчали и долго сидели, слушая, как возятся в сухой траве полевки, собирая семена и корешки на зиму, и как кричат высоко под облаками гуси и журавли.