Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

В спешном порядке, в ночь перед опубликованием этого декрета, вывозя людей грузовыми автомобилями, они расстреляли в этой же Вологодской тюрьме несколько сот арестованных. Вся тюрьма дрожала... И, с тех пор, людей не стреляют, они не исчезают, их не травят, словом, их не убивают. Это я исследовал тщательно. А для спокойной жизни в тюрьме важно знать убьют тебя или нет. И я знал, что нет.

Вот почему я ходил ручки в кармашки, посвистывал, поплевывал, и рассуждал так:

- "Зажимы" (Прошлые преступления.) велики... Дадут ли 5, 25, или 55 лет... Все равно... Свободы не видать. Здесь не плохо и лучшего желать нечего...

Так думал я, но попал не в лучшие условия, а прямо в "санаторию". Меня перевели в общую камеру, а оттуда в тюремный лазарет на должность истопника...

{80} Сама наша матушка - Вологодская "кича" (Тюрьма.), была тюрьма из тюрем.

Не какая-нибудь захудалая, провинциальная и не теперешняя деликатная, а старая, заслуженная, массивная, видавшая виды и настоящих матерых преступников...

Дверь нужно втроем открывать, решетку, если бежать, год пилить. Одним словом была: - Тюрьма.

Стояла она в версте от города и издалека был виден ее розовый массив с высокой стеной и бойницами для часовых.

В середине был корпус общих камер, через двор женская тюрьма, затем лазарет, соединенный с мастерскими, а за ним одиночки...

Вот в этом то "отеле" я и прожил свои лучшие дни в советских тюрьмах...

Весь день, то есть с утренней до вечерней поверки вся тюрьма, значит все камеры, за исключением одиночек, были открыты. Жизнь здесь, в то время, можно было уподобить жизни маленького провинциального города со своими интересами, сплетнями, встречами, хождениями друг к другу в гости и подчас очень интересными разговорами. Центр встреч - это большой двор, разделяющий мужской корпус от женского. Женщины, как и в маленьких городках, сидят на завалинках, около них вертятся мужчины. Правда разговоры здесь допускались короткие, больше объяснялись мимикой и записочками. "Менты" (Надзиратели.) их быстро прерывали, но тем не менее все это создавало необычную для тюрем обстановку.

Тюремная церковь была переделана в театр, там ставились какие то революционные пьесы. На репетициях неразборчивыми людьми устраивались свидания с женщинами, и начинались, мягко выражаясь, романы и флирты. Словом, тюрьма была не тюрьма, а курорт.

Меня перевели в лазарет. Только толстые решетки на больших окнах светлой лазаретной камеры моего нового помещения напоминали мне, что я все таки в тюрьме. Дверь в коридор была открыта. Вместо обычных нар стояли койки с бельем, и у постелей ночные столики. Помещалось нас в {81} этой комнате 5 человек. Люди, вне подозрений в провокации, - все администрация лазарета: Во главе стоял доктор, тоже из заключенных, затем повар, - бывший балетмейстер, и два истопника - мой знакомый Д-ва и я.

Вся тюрьма голодала. Вопрос питания в тюрьмах, это вопрос первейший. Он ворочает людьми. Заставляет их идти на компромиссы с совестью, сдаваться большевикам и просто делает людей мерзавцами.

Большевики это прекрасно учли и этим орудуют. В России питания в тюрьмах нет. В тюрьмах ясно выраженный голод. Человек на одном тюремном пайке должен протянуть ноги.

Мы и в этом отношении находились в исключительных условиях. Свой повар, следовательно своя рука владыка. Суп с мясом, правда с кониной, каша с маслом и каша с сахаром. Об этом, конечно не могли и мечтать "свободные граждане" - "свободной России".

Если ко всему этому прибавить еще молодую надзирательницу, дежурившую вместо надзирателя у дверей лазарета, то ясно станет, что иногда и в тюрьмах бывает хорошо. А на Советскую "волю" из такого положения можно только выгонять...

Вся эта жизнь покупалась мною за две-три вязанки дров которые я должен был напилить, наколоть и принести их для кухни и лазаретной ванны, которой мог пользоваться и я сам.

Конечно, такие места ценились очень высоко и за них нужно было платить продуктами из города, или они давались по колоссальной протекции. Протекция же у меня была через Д-ва, старого арестанта, уже пустившего корни на должности истопника.

Время шло... Я ждал... Недоумевал... Но наконец, дождался...

- "Бессонов"!...

- К решетке для свидания... Подумал я.

- "В канцелярию." Крикнул надзиратель.

- Нет, не то...

Я пошел за ним уже без особой охоты. Открыл дверь. Настя... и ее неестественный тон...

- "Я только сегодня приехала в Вологду и от Особого отдела получила подарок: Пулю в лоб ввинчу вам я..."

{82} - "Поздно милая, надо было раньше думать... Теперь эта шутки из моды вышли".

Сели. Я был очень рад ее видеть...

Рядом с ней корзина с английскими консервами, сигаретами и шоколадом.

- "Узнаете"? спросила она указывая на нее. "Ведь "там" вы к этому привыкли".

Было неприятно... Наконец заговорили по хорошему. Вижу хочет, чтобы я попросил ее о себе... А я упираюсь, наоборот, рассказываю, как хорошо живется в тюрьме.

- "Ну что ж? Выпьем? Шутила она.

- "Вот только этого мне и не хватает".

- "Ну так скоро будет".

Чем ни жизнь была в моей Вологодской тюрьме... Но водки в ней, мне так и не удалось выпить. Как всегда все перемены в тюрьмах производятся неожиданно для арестантов. Так же произошла и моя...

Особый отдел, за которым мы числились, расформировался и нас "по этапу" махнули в Архангельск.

ПОД СУДОМ ТРИБУНАЛА.

Архангельская тюрьма...

Контраст между Вологодским "санаторием" и нашим теперешним положением был резкий.

Камеры на запоре. На тюремном дворе пулеметы в углах. Связь по тюрьме и с внешним миром слабая.- Перестукиваемся. Переписываемся. И ползут слухи о расстрелах.

Слышно, что действует комиссия Кедрова и Ревекка.

То и другое знаменитость. Где они - там массовые расстрелы. Но покуда ничего определенного.

Однако ждать пришлось недолго. Скоро появились и первые капли крови.

Я сидел в общей камере. Напротив были одиночки. Уборная была общая. Выпускали нас редко, но все таки связь была.

{83} Утром я вышел умываться. Надзиратель был чем то занят, и я подошел к камере знаменитого в Северной области партизана Ракитина. У меня был табак, и я передал его ему. Он обрадовался и мы закурили.

Дело его вела Ревекка, и она гарантировала ему жизнь, "Ну, как Ракитин", спросил я его - "не думаете, что нас "повернут налево?" (Расстреляют).).

- "Нет, я твердо убежден, что этого не может быть. Еще третьего дня меня вызывала Ревекка и еще раз подтвердила, что я буду жив. Да ведь и смертная казнь отменена окончательно...". Мы простились.

В ту же ночь, в числе 17-ти человек, он был расстрелян.

Сидеть становилось все хуже. Не было еды. Не было табаку. В белые ночи не спалось. Было томительно. Скорей бы какой-нибудь конец. И его можно было ждать всегда.