Александр Емельянов-Коханский - Московская Нана [Роман в трех частях]

Ровно в 11 часов ночи Клавдия подъехала к театру г. Декольте, освещенному двумя чудовищными глазами-фонарями.

Ее давно уже ожидали.

Сам бенефициант-Декольте высадил знаменитую красавицу города Москвы, благосклонно согласившуюся выступить, в именины «известного антрепренера», в поставленной лично им самим живой картине «Нана», как было возвещено в огромных афишах.

Многоточие и первая буква фамилии Льговской сделали свое дело. Многие захотели посмотреть на сверхчеловеческую красоту Клавдии, не говоря уже об ее знакомых и поклонниках, желающих публично похвастаться близостью к роскошной женщине.

Особенно увивался около Клавдии художник-декоратор и правая рука г. Декольте, Горбоносов. Сметливый и умный молодой человек еще вчера сообразил, когда Льговская приезжала на «генеральную» репетицию, что очень недурственно пристроиться к такой аппетитной, а главное, состоятельной женщине.

Клавдия отнеслась как к «директору», так и к его товарищу очень холодно и властно.

Горбоносов живо понял, что ему здесь ничего не поддует и, оставив в покое Льговскую, живо полетел за кулисы сообщить своим коллегам и таким же ценителям красоты, что она дрянь и что за ней не стоит ухаживать.

— Наверняка, она тебе, — заявила какая-то разбитная девица, услыша критику декоратора, — нос наклеила. Вот ты ее и поносишь. Небось, она не наш брат, и посмотреть на тебя не пожелала!.. Лучше уж ты за мной поухаживай: я с тобой, по крайней мере, трешницу «гостя» завтра разделю!..

В уборной, куда Клавдию попросили пройти, уже находились Наглушевич и светило адвокатуры, Голосистый. Последний, здороваясь с ней, вручил ей конверт со слезным прошением миллионера Полушкина: «Простить и помиловать его, глупого и несчастного».

Льговская прочла «ходатайство» и не уважила его, сделав Голосистому внушение, очень обрадовавшее фельетониста, который недолюбливал адвоката.

— Сколько вы с него взяли за подачу апелляции, — ехидно спросила Клавдия «светило», — если за простую наклейку марки берете с глупцов сто тысяч?

— Какая вы насмешница! Вам ничего нельзя сказать! — проговорил, сильно покраснев, адвокат.

— Я думаю, вы меня хорошо знаете! — возразила Клавдия.

Живая картина «Нана» удалась на славу. Льговская постояла за себя. Она появилась совсем обнаженной перед публикой, нежась на роскошной кровати. Публика г. Декольте, привыкшая к различным видам, и та была поражена необыкновенной смелостью и красотой позы Клавдии. Театр замер от восторга и преклонения перед «замечательной, божественно сложенной Льговской». Чистота форм ее тела была многим известна по картине Смельского «Вакханка»; но на ней была тогда изображена девочка в сравнении с той, которая теперь лежала живой перед тысячью глаз стариков и юношей… Гробовое молчание продолжалось несколько минут… Руки у всех онемели и не могли аплодировать. Торжество созерцания богини прерывалось только тяжелыми вздохами и похотливым сипением старческих слабых грудей.

Наконец, занавес опустился. Раздался гром рукоплесканий и бешеный, сладострастный вопль: «Бис! бис!» Но в то время произошло что-то необыкновенное. Какой-то посетитель, очевидно, душевнобольной, вскочил в оркестр и начал карабкаться на подмостки…

— Я ее убью, убью! — кричал незнакомец и неприлично ругался.

Дюжие руки «молодцов-служителей» схватили его и понесли из зала. На губах бесноватого показалась кровавая пена и он неистово продолжал кричать: «Дайте мне ее, я растерзаю ее белоснежное тело, чтоб она не могла хвалиться им и очаровывать, как змея! Вы бьете меня: я нарушаю ее покой, а она преступает и нарушает все законы!» На помощь служителям явились новые и только тогда удалось «без особенного труда» вынести отчаянного и сильного посетителя…

Этот больной вопль, эти проклятия так подействовали на Клавдию, что она, несмотря на отчаянные просьбы директора «не делать его несчастным и еще раз показаться перед публикой», не могла, даже заполучивши вперед деньги за сегодняшний и завтрашний «спектакль», выйти на бурные требования публики.

— О, какой ви строгий и безмилосердний! — упрашивал ее ломанным русским языком «антрепренер-публицист». — Ви совсом мини позволяйти погубить! Боги вам накажут.

Вместе с директором в уборную Клавдии осмелился появиться Полушкин и еще какой-то малоголовый франт. Подозрительный наперсник миллионера даже позволил себе вставить какую- то пошлость в просьбу директора.

Клавдия вскипела и стала громко кричать: «Пошли, пошли вон».

— А когда ви так, — дерзко воскликнул Декольте, — я вас сам потащил на сцены и велю дать занавес. Не в картинах, так с моим ви будет выбигать к публикам, — и директор схватил Клавдию.

Настала решительная минута, когда Полушкин, заступившись за Льговскую, мог бы надеяться на ее прощение, но он в то время был уже далеко от уборной. Окрик Клавдии «Вон!» заставил его в один миг «повернуть оглобли». Льговская была совершенно одна, окруженная директором и другими «насильниками».

Самолюбие ее страшно страдало: она первый раз в жизни находилась в таком положении! Все мужчины до сего времени повиновались ее одному взгляду.

Она уже хотела «сдаться», как вдруг на помощь ей явились, услыхав ее протестующий голос, поэт Рекламский и «звезда-баритон» Выскочкин.

Клавдия, задыхаясь от гнева, передала им свой рассказ. Она была почти совершенно обнаженная, но ей было не до приличий.

Великан Рекламский бросился на «именинника» и одной левой рукой выбросил его из уборной. Все остальные, видя участь хозяина, поспешили сами, подобру-поздорову, ретироваться: им всем хорошо были известны нрав и сила г. Рекламского!

Между тем, как декадент очищал уборную, Выскочкин одевал Клавдию или, вернее, мешал ей одеваться…

Клавдии очень льстило публичное внимание знаменитостей, в особенности кумира москвичей — Выскочкина, и она терпеливо сносила вольности популярного артиста.

А тот, между прочим, действовал «вовсю», совсем забыв о присутствии в уборной поэта.

— Русалку встретил я, и где ж?.. В уборной Декольтиста! — напевал он, натягивая чулки на божественные ножки «Наны».

— Ах вы, шут гороховый, — говорила уже совсем весело Льговская. — Ну, едем за это ко мне ужинать, господа; вы его вполне заработали!

— Как, втроем?! — разочарованно прошептал певец. — Благодарю, не ожидал…

— Я с вами попрощаюсь здесь! — сказал с поклоном Рекламский. — Я вас еще не поблагодарил за вчерашнее… Надеюсь, вы не забыли моих убеждений !.. Мне у вас нечего делать!..

— Я вас не понимаю! — воскликнула притворно Клавдия. — Вы, кажется, начали бредить.