Александр Емельянов-Коханский - Московская Нана [Роман в трех частях]

— «Какая смесь всех будет наций!» — читает вслух перед самым розыгрышем «Дерби» какой-то, очевидно, успевший все проиграть господин. Ему осталась только поэзия!.. Он ею и наслаждается, штудируя громко один из спортивных листков с другим субъектиком, тоже, очевидно, прогоревшим. — «Какой великий будет съезд из всевозможнейших плантаций роскошных, пышных “львиц-невест”. Какие будут туалеты! Да, отличатся москвичи! Все будут “ярко” так одеты, сердца все будут горячи!»

— Даже чересчур «горячи», — критикует проигравшийся господин стихи. — Нет, в другой газетке стишки лучше. — И, вынув из бокового кармана новый листок, горе-тотошник читает со смехом: — «Дерби скачек день бесценный! Все пред ним и тлен, и чушь!.. Не страшась жены презренной, на Ходынку едет муж. Все портнихи сбились с толку и наряды дамам шьют… Зубы муж кладет на полку, говорит друзьям: “Капут! Черт побрал бы все наряды, нет «аржанов» на игру! Обирать нас жены рады, деньги мечут, как икру”…»

Жара была страшная. Казалось, солнце заодно действует с тотализатором, разжигая страсти…

При гробовом молчании толпы, красивой группой двинулись «дербисты» от столба; костюмы жокеев были всех цветов радуги, и много «тотошкинских радужных», поставленных на них в тотализаторе, вез на себе каждый из наездников. Когда лошади скученной толпой были за несколько сот метров до выигрышного пункта, вся «масса», как один человек, зарычала: каждый «призывал» свою лошадь…

Клавдия также очень волновалась… Она держала пари с Наглушевичем и, притом, еще дала двести рублей на съедение тотализатору… Но тревога Льговской была напрасна: Клавдия выиграла! Счастье Наде Мушкиной первый раз улыбнулось, но к благополучию ли?!

— Я готов проиграть вам еще и последние пятьсот рублей! — воскликнул фельетонист. — Выбирайте вашу лошадь!..

Клавдия посмотрела в афишу и выбрала.

— А, здравствуйте, Наглушевич! Как играете? — пьяным голосом «допрашивал» фельетониста, подойдя к его «незащищенной» ложе, совершенно плешивый, бездарный «гражданский» поэт, некий Безделев. — Я вот с «издавателем» здесь Илюхиным орудую. Хочет, ловкач, меня «Дерби» умаслить, чтоб я защитительную статейку тиснул в «Помойной яме»… Просит, шельма, его воровское имя реабилитировать и честных людей оклеветать. Что же, с удовольствием, — нас за клевету не раз уже били, даже здесь, на скачках!..

Наглушевич презрительно молчал. Поэт без слов понял «генерала» и быстро исчез.

— Что это за шут? — спросила Клавдия.

— Да так, — раздраженно ответил Наглушевич, — одна дрянь… На средства жены живет и клеветой в прессе промышляет: не стоит говорить!

Начались скачки на другой крупный приз…

Клавдия снова выиграла. Наглушевич, вне себя от проигрыша, попросил у Клавдии на счастье сто рублей и первый раз в жизни сделал глупость: пошел и поставил их «в сердцах» на какую-то лошадь в ординаре.

Как оказалось после, скакун, выбранный Наглушевичем по инстинкту, был превосходный; на нем должен был ехать знаменитый жокей-негр, и поэтому игра сложилась на него.

Наглушевичу долго пришлось ожидать «счастья»: случилась катастрофа.

Негр с горя, что проиграл «Дерби» и пришел вторым, напился и выехал на состязание совершенно пьяным… Он даже качался на седле…

Зрелище было глубоко возмутительное… «Дикаря», однако, не сняли насильно с лошади культурные люди: они боялись скандала: вдруг скакун под другим наездником проиграет! Негр, как обезьяна, прыгал на лошади. За проигрыш «Дерби» неразумная публика освистала своего любимца. Самолюбие «черного человека» было оскорблено… Глядя на публику, он скалил бессмысленно зубы, плевался и вообще вел себя, как ненормальный человек… Он, как дитя, прижимался только к лошади, передавая ей одной свое горе, свою злобу. Он ласкал ее, целовал ее морду… Но лошадь не поняла его, как и толпа… Она сбросила пьяного жокея с седла. При падении, нога негра застряла в стремени, и испуганный жеребец стал бить несчастного задними ногами. Произошел переполох. Взбесившуюся лошадь едва поймали, но было уже поздно: знаменитый маэстро был мертв!.. Все темное лицо его представляло из себя бесформенную массу. Негра унесли, а публике, не могущей заметить на физиономии жокея, благодаря черноте кожи, страшных ран, заявили, что «знаменитость» жива и только слегка «контужена».

Скачки продолжались своим чередом, и, что всего удивительней, лошадь, убившая человека, не была снята! На ней заставили за безумные деньги скакать другого «маэстро», не менее искусного, чем негр.

«Руки» артиста сделали свое дело, и «убийца» выиграл.

Наглушевич, потерявший было надежду на «счастье», взял, после долгих ожиданий, на сто рублей солидный куш.

Когда Клавдия, после обеда у «Яра», приехала на дачу, жених Нади уже явился за результатом.

Музыкант был очень скромный и весьма привлекательный на вид юноша.

Он напомнил Льговской покойника Смельского. И этого было достаточно, чтобы прежняя злоба за свою, так рано разбитую смертью, жизнь снова воскресла с прежней силою в сердце «вакханки».

Эта злоба перешла в зависть к счастью Нади. Клавдия вспомнила, что, по отношению к ней, Мушкина была все-таки как-то обидно-щепетильна, отвергала ее деньги и помощь ее поклонников , уклонялась от знакомства с ее друзьями, словом, полупрезрительно-полуосторожно любила ее. Льговской захотелось, болезненно захотелось разрушить ее счастье, причинить лучшей своей подруге муки… Она прекрасно помнила свои недавние «злые и жестокие ощущения» при гибели негра на скачках. Она, понятно, громко, как и все, возмущалась, но в глубине души сожалела, что лошадь скоро поймали и «освободили» негра.

— Я сейчас буду готова к вашим услугам! Только переоденусь в более легкое платье, — приветливо сказала она музыканту. Через несколько минут она вышла в прозрачном, с большими «открытиями» костюме.

— Какая страшная жара! — говорила она. — Несмотря на вечер и закат солнца… Дышать нечем!.. Я хочу пойти купаться… Не проводите ли вы меня?

Глаза Клавдии как-то особенно смотрели на юношу. Он чувствовал что-то недоброе и, вместе с тем, чудное, привлекательное, зовущее в этом грешном взоре…

Видя его замешательство, Клавдия воскликнула:

— Не бойтесь: я не скажу вашей невесте, что вы провожали меня в купальню.

Намек был ясен, и музыкант, как очарованный, не мог сопротивляться…

До купальни было двадцать минут тихой ходьбы.

— Что же, вы очень любите свою невесту? — спрашивала Клавдия, слишком нежно опираясь на руку музыканта. — Надя девушка хорошая, но неужели вам не нужна свобода, и вам никогда не нравились или не понравятся другие женщины?