Владимир Ленский - Демон наготы [Роман]

Я поклонился Звягинцеву и протянул розы Изе. Она поблагодарила меня и поставила розы в вазу. Звягинцев с любопытством следил за мной. Потом я сел.

Наша беседа не клеилась. Я был расстроен и плохо владел собой. Неудачно вырвавшееся у меня слово внезапно разозлило Изу и она при нем, при моем сопернике, который мог сидеть и торжествовать, бросила мне несколько злых и уничтожающих слов. Ее взгляд стал холодным и злым, как у кошки. Тогда я лицемерно склонил голову и произнес несколько смиренных слов. Мое непроизнесенное извинение было принято. Со мной снова переменили тон.

Но «пересидеть» ее гостя я не мог. Было уже поздно, когда я поднялся в ответ на ее лицемерные жалобы, что она устала и хочет спать. Я поднялся и встал, готовый уходить, а он сидел все там же, на диване, в небрежной позе, вытянув ноги в лакированных ботинках и поглядывая на все с усталым равнодушием и кокетливым презрением.

Я уходил, чувствуя его взгляд на своей спине. Она меня провела до двери. Я вытянул ее за руку в коридор.

— Зайди ко мне, — сказал я ей, — мне нужно тебе сказать два слова!

— Поздно, — ответила она, зевая, — я спать хочу, милый… Завтра ты все мне скажешь. Ну, прощай…

Мне захотелось ударить ее, стиснуть ее шею, задушить, убить. Во мне клокотала дикая злоба, слитая все же с влечением к ней, к ее телу.

— Зачем ты меня выписала? — спросил я ее, наклоняясь к ее глазам.

Она, не задумываясь, ответила:

— Я сама не знаю… В сущности, ты мне не нужен. Так, каприз! Если хочешь, завтра же можешь уезжать…

Она повернулась и ушла, стуча своими высокими каблуками. Ее спина еще раз мелькнула в дверях. Я не пошел к себе, а отправился бродить по улицам. Я шатался мимо каких-то заборов и сонных особняков, вышел к реке, покрытой льдом и снегом, обломал с сухого дерева ветку и, размахивая ею, шел, без мысли и в каком-то странном оцепенении. Смертельно усталый, я вернулся домой, продрогший и с какой то блаженной тупостью в мозгу, в душе. «Спать, спать», — говорил я себе.

Разделся и повалился в кровать. И тут же услышал какое-то легкое царапанье в дверь. Мгновенно приподнялся, весь натянутый, как струна. Вскочил и подошел к двери. Открыл ее. За дверью в коридоре стояла Иза, сейчас же проскользнувшая ко мне в комнату.

Я вытянул руку по направлению к двери:

— Вон!

Она зажала мне рот рукой.

— Не кричи. Теперь ночь.

Ее глаза смотрели в упор в мои, рот дышал мне прямо в лицо.

— Ты гонишь меня? — спрашивала она, смеясь глазами.

— Гоню, — ответил я. — Уходи.

Она сбросила с себя белую шелковую шаль и капот. Она снова овладела моей волей и разумом.

Я в диком исступлении целовал ее всю, с ног до головы. Через час она от меня вырвалась и убежала. Я как сноп повалился на постель и совершенно успокоенный, как будто провалился на дно. Я спал без сновидений, глубоко и мирно. Когда я проснулся, день уже клонился к вечеру. Я проспал часов пятнадцать.

Облившись холодной водой и проглотив стакан чаю, я бросился к двери Изы. Они были заперты. Ее снова не было. Прислуга отвечала уклончиво. Я стоял в нерешительности. Потом постучал в двери Звягинцева. Секунду мне никто не отвечал. Я повторил свой стук. Тогда я услышал за дверью шорох, тихие голоса и движенья. Еще через несколько секунд мягкий спокойный голос произнес:

— Пожалуйста…

Я вошел. Номер Звягинцева был самый шикарный в гостинице. Он его снял, имея тут же в городе квартиру. Среди красных плюшевых диванов и кресел я искал фигуру Изы. Звягинцев был один в номере. Высокая перегородка спальни тянула меня безумно подойти и заглянуть туда. Но я был связан условиями общего такта, а разыгрывать безумного ревнивца у меня не было никакого желания.

И мне пришлось опуститься в кресло подле письменного стола, и в течение нескольких минут вести со Звягинцевым мирную беседу. Ответив на его вопрос о моей судьбе, я спросил:

— Изы Петровны у вас нет?

Он обвел глазами комнату и уклончиво ответил:

— Как видите…

За перегородкой раздался какой-то подозрительный звук, похожий на смех. Я прислушался. Потом я сказал:

— Похоже на голос Изы…

Звягинцев улыбнулся в свои густые усы:

— О, нет… Там, — он указал рукой на перегородку, — действительно женщина, — но только не та, о которой вы думаете…

Когда я прощался и уходил, он, провожая меня до двери, сжал мне на прощанье руку и глядя на меня глазами, в которых светилось сочувствие, сказал:

— У вас страшно измученный вид. Кроме того, вся эта история, которую мы здесь разыгрываем, чрезвычайно не подходит к вам, к вашему лицу, к вашим глазам. Уезжайте лучше…

— Да, да, — рассеянно ответил я, еще раз оглядывая его комнату и не отводя взгляда от перегородки, — надо всю эту историю кончить.

Я открыл дверь и ушел, глубоко убежденный, что Иза сидела там за перегородкой, на кровати.

Два дня я не видел Изы. Ее дверь была заперта. К Звягинцеву я больше не стучался. Я не знал, где она и что она делает. За это время мои последние гроши были истрачены. Оплачивать счета гостиницы мне было нечем. Между тем, уехать и потерять единственный удобный пункт наблюдения я решительно не мог. Снедаемый лихорадкой жажды, непрестанно помня об этих поцелуях, которыми сжигал ее тело в ту ночь, я рыскал по городу, как зверь, забывая о том, что почти ничем не питался. Я попал в капкан, летел с горы и не мог остановиться. Я понимал, что последние остатки разума, логики, чести теряю в этих безумных поисках неведомых удовлетворений. Я уже сам плохо понимал, чего я добиваюсь. Мной владели одни голые чувственные представления. Да еще злоба и жажда какой-то победы, преодоления чужой злой воли.

Мелкий незначительный факт сыграл во всей этой истории роковую роль. На дворе была гнилая мозглая погода. Шел дождь, перемешанный с крупинками снега. Я месил грязное тесто из растаявшего снега на панелях и мостовой, мои калоши текли, ноги были мокры и грязны. Концы брюк оббились и вокруг них висела грязная бахрома. У меня был отвратительный и грязный вид. Я сам себе внушал отвращение. К тому же я питался только чаем и французской булкой по утрам. И вот в таком виде я встретил Изу и Звягинцева у ступенек гостиницы.

Они сходили с дрожек, Звягинцев расплачивался с извозчиком, а Иза шла к дверям и вдруг остановилась прямо предо мною, глядя на меня с недоумением и даже страхом:

— Что с тобою? — спрашивала она. — Нет, это слишком!.. Тебе надо уехать… Если ты нуждаешься, — тихо добавила она, наклоняясь ко мне, — скажи только слово…

По моему лицу пробежала судорога. Оно, вероятно, дико исказилось от злобы и боли, потому что Иза попятилась от меня.

Я схватил ее за руку и крикнул:

— Я не нищий! Вашей помощи мне не нужно! Слышишь?..