Григорий Сковорода - Наставления бродячего философа [Полное собрание текстов]

Теперь, думаю, хорошенько понимаешь, что такое значит бесноватый, о котором Лука пишет: «Он имел бесов от лет многих и в ризу не облачался, и в храме не жил, но в гробах». Мало пониже: «Гоним-де будучи бесом сквозь пустыни». Сего-то Христос отсылает в дом свой, чтоб в доме своем искал Царствия Божия, то есть благополучия своего и, узнав себя, увидел бы то, чего до сих пор никогда не разумел. Узнал себя Аввакум и вот что поет: «Господи, услышал слух твой и испугался. Господи, уразумел дела твои и ужаснулся». А какое ж лучшее сокровище, чем страх Божий? «Страх Господен, – говорит сын Сирахов, – возвеселит сердце и даст веселие, и радость, и долгоденствие». «Сколь велик, – говорит он же, – кто обретет премудрость! Но нет больше боящегося Господа».

Но должно ж знать, что все бы боялися Господа, если б могли узнать себя. Коль долго Павел не знал себя? Наконец, немного вникнув в себя и услышав глас Господен, сказал: «Господи, ты кто? Что мне велишь делать?» И сему говорит: «Восстань и войди во град». Будто Павлу не доводилось быть во граде, да все ж, однако ж, ничего. Но чуть ли се не тот град, о коем приточник: «Брат от брата помогаемый, как град тверд и высок, укрепляется же, как основанное царство». Кто ж не знает, что творящих волю Божию называет Христос братами своими? Там-де, во граде, скажется тебе, как поступать? А что ж есть воля Божия, если не закон? А закон что такое, если не власть и царство? И если Павел сказывает: «Вы есть храм Бога живого», то для чего нельзя сказать: «Вы есть град Бога живого»? Давид град Божий и гору его за одно вместе ставит: «Во граде Бога нашего, в горе святой его».

Но если Бог говорит, что Сион со мною есть, то и град его с ним же, и дом, и храм его. «И наречешься, – говорит Исайя, – град Господен, Сион святого Израилева». Удивительно было б, когда б Бог любящих волю его и творящих не назвал градом своим, назвав их у Исайи новыми небесами и новой землею. Все то есть жилье Божие.

А ты одно старайся: узнать себя. Как ты сделаешься местом Богу, не слушая нетленного гласа его? Как можешь слышать, не узнав Бога? Как узнаешь, не сыскав его? Как же сыщешь, не распознав себя самого? Правда, что хвалится Павел человеком каким-то, но он сыскал его внутри себя: «Не живу я, но живет во мне Христос». А каким образом себя познавать?

И говорено уже, и Аввакум там же вдруг учит: «Посреди двух животных познан будешь». Видишь, что то же говорит, что Аврааму Бог: «Возьми мне юницу трехлетнюю…» Авраам догадался, растесал на половины ее. Многие подумали бы, что Авраам вздор и чепуху плетет. Никак! Авраам очень догадлив. Он слышит, чего себе хочет Бог в посвящение: «Святи их во истине твоей, слово твое истина есть». Кто ж может сказать, чтоб в посвящение себе, то есть в познание истины своей, требовал Господь от своего Авраама волов, овец, тельцов, козлов? Не чепуха ли се? Да и чем разнится от скотов и зверей человек, не узнавший себя? Ведь слышим Давида, что человек, в чести бесспорно находясь, но не понимая находящегося в себе великолепного царствия Божия, совсем тем скотом сделался, не разумея истины Господней. Агнец, например, жареный и в собрании истину любящих, и союзом блаженной любви связанных приятелей едомый может церемонию делать, то есть тайно назнаменовать и в догадку разум наш приводить, что человек ради благополучия своего должен себя посвятить Богу, то есть отдать на искание и жвание точной истины.

Но се одна только церемония, то есть узел и тайный значок. Если ж мы этой шелухи, или корки, не проницаем догадкою, а, не разумея, следовательно, не исполняем, в то время уже церемония, как орех без зерна, пуста. А для чего? Для того, что не приводит мыслей к тому центру, для показания которого она и родилась. Если бы человек назывался козлом, а никто того не знает, в то время и именовать его козлом есть дело пустое, потому что мысль слушателя на козле остановится, не дошедши до человека – всех-во-всех странах и веках церемоний, всех узлов, всех тайных образов печатей и признаков центром или концом, тут-то все-на-все кончится. А что такое человек? Что бы оно ни было: дело ли, действие ли, или слово – все то пустая пустошь, если оно не получило события своего в самом человеке. Не всякое ли дыхание и не вся ли тварь изображена на картине священной Библии: небо, земля, море и все наполняющее их?

Но вся сия разновидная плоть, вся сия неизмеримая бесчисленность и видимость стекается в человеке и пожирается в человеке и как самое пространнейшее дерево, временностью обветшающее, и дряхлеющее, и исчезающее, в своем семени, как в мельчайшей точке, с ветвями, листом и плодами безопасно скрывается. Все, что там только именуется, даже до последней черты, до крошечной точки, – все нуждою обязано во исполнение прийти в самом человеке.

Но сему-то и Павел, поминая солнце, луну, звезды, ведет все сие в воскресение, то есть к человеку. Да и где ж быть в другом месте воскресению, когда сам тот живет в человеке человек, кой о себе говорит: «Я есть воскресение». И о котором Павел: «Второй человек Господь с небес». Да и за что только Павел примется, все то обращает в самый центр себя самого, будто претвердую пищу, крепчайшими зубами смолотую. Вот так же точно и Авраам. Он знал, что невеликая мудрость и никакая [не] святость убить барана, и что Бог не охотник кушать мясо юницы и пить кровь козлову, и что на тех, которые не смыслят (а может быть, сверх того и не хотят), к чему ведет и какое дело тайно означает сия церемония, ужасно гремит Бог: «Что, к чему мне множество жертв ваших? Милости хочу от вас». Слушай, Ефрем и Иуда! Сия церемония дает вам маленький след к тому, чтоб вам постараться узнать Бога. Сыщите и дайте мне милость, а, посвящая мне ее, сами возьмете для себя ее. Ваш суд и понятие о мне, и теперешняя ваша милость никогда и никуда не годятся. Я люблю ведь церемонию, она мне не противна. Она (бывает) может надоумить добрую и разумную душу. Не спорю. Но знайте ж, что паче всего милость мне любезна – суд или видение Божие. Вот конец всех ваших жертв и всех-на-всех тайн! А теперь, когда вы заблудили от предмета и от точки всех церемоний, так скажите, к чему они мне, а следовательно, и вам? Что с них? К чему вам иметь, если не хотите развязать загадку? Все то мне не полезно, что только вам вредно. Столько уже веков мудрствуете в церемониях, и каков плод, кроме одних расколов, суеверий и лицемерии. Бездельники прикрылись сим листом в наготе своей. Глупцы основали на тени сей блаженство свое. Неразумные ревнители породили раздоры раскольничьи, всенародное общество жителей Вселенной, храм мой несогласием за одни враки разоряющие, желая ввести то, чего я никогда не желал, то есть чтоб во всех концах земных на одну меру и форму сшиты были церемонии. Отсюда непримиримые соседних земель вражды, ненависти, а нередко и кровопролитие. Что ж это за такая превратность? Тот лабиринт, который должен был вас путеводничать к милости, отводит от нее. Так я ж вам говорю: бросьте их! Они теперь не что иное, как пустошь и мерзость предо мною. Примитесь прямо за суд, за милость и за истину. Спросите вы моего Давида, он вам скажет, что такое оно? А лучше спроси самого себя. Не один ты в себе, но и я среди тебя. Узнай и внемли себе, услышишь тайно, немолчно вопиющий глас мой. А слово мое, и истина, судьба, и милость, и имя мое – все то одно.