Алексей Вдовин - Серый мужик [Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века]

Рассказчик на некоторое время смолк и печально опустил голову.

— Отчего же Вы, Крылов, не постараетесь как-нибудь выбиться из этой жизни? — глупо спросил я.

— Да как выбьешься, Николай Иваныч, когда ваш же брат, сытый и счастливый, голодному ногу подставляет?

— Ну, Вы бы работой какой-нибудь занялись, самостоятельно бы трудились, тогда никто не подставит ногу; а подставил — по шапке.

— Эх, Николай Иваныч!

— Что?

— Какая уж нашему брату работа?

— Да так-то лучше, что ли, жить?

— Лучше, Николай Иваныч…

Крылов встал и горячо добавил:

— Теперь-то я совесть, честь, правду — все это коленкой придавил и ползаю кое-как; а как, по вашему-то, начну я работать, выпущу на волю этих несчастных, дам им ход… да они загрызут меня, Николай Иваныч! Я повешусь на первом попавшемся дереве, первым же камнем раздроблю себе голову!

— И лучше. Право, лучше смерть, чем подобная жизнь.

— Нет, Николай Иваныч, не так — я цену-то жизни знаю… По-моему, напротив: лучше какая-нибудь жизнь, чем самая превосходная смерть. Разумеется, это оттого, что во мне нет характера, ума, что я не понимаю, может быть, так глубоко, как Вы, всю подлость своей жизни; но ведь за это, Николай Иваныч, не судят. А я вот что думаю, Николай Иваныч… Если бы меня кто-нибудь поддержал, не дал бы этим разным проснувшимся, чести, совести и так далее, заесть меня, — вот тогда, может статься, я бы и воскрес; но так как такого человека теперь… Эх, нечего и толковать об пустяках!

Крылов махнул рукой, выпил водки и чрез пять-шесть минут мы вышли из Тишины.

— Куда же Вы теперь? — спросил я.

— Да пойду вот тут поблизости, на Мошок, там, должно быть, уж отперли.

Мы распрощались.

«Боже мой! И сколько таких погибших душ шляется по белу свету!» — подумал я, глядя на дырявое гороховое пальто Крылова, быстро исчезавшее в непроглядной тьме Салтыкова переулка.

Н. А. Благовещенский (1837–1889) — сын полкового священника, писатель поколения «шестидесятников». Окончил Петербургскую духовную семинарию, где познакомился с Н. Г. Помяловским, автором знаменитых «Очерков бурсы». Начал литературную карьеру в 1862 г., с 1863 г. — постоянный сотрудник «Русского слова», позже — редактор, сделал много для привлечения в журнал других талантливых писателей-«шестидесятников» (в их числе Ф. М. Решетников, Г. И. Успенский и др.). Из произведений Благовещенского более других известен роман «Перед рассветом» (1865–1866). В 1869 г. Благовещенского разбил паралич, однако он сумел оправиться и продолжить литературную работу, хотя и не с прежней интенсивностью. Рассказ-репортаж «На литейном заводе» опубликован в журнале «Отечественные записки» (1873, № 4).

Много раз приходилось мне приглядываться к разнообразным видам нашего чернорабочего труда и удивляться при этом чрезвычайной выносливости русской рабочей натуры и способности ее притерпеться к какой угодно обстановке. Видел я, например, нашего землекопа, который за какой-нибудь полтинник в сутки перетаскивает с места на место целую гору земли, более тысячи пудов весом, — и перетаскивает, по-видимому, совершенно безнаказанно для своего здоровья; видел в глинистой шахте того же землекопа, с помятой спиной и ногами, добывающего из земли такие огромные пласты глины, что поневоле удивляешься, откуда у него берется такая силища; видел торфяника, работающего по горло в болотной трясине и по нескольку лет сряду разминающего своим грешным телом гнилые куски торфа; видел, наконец, старика-газовщика, работающего с лишком двадцать лет сряду на газовом заводе в таком удушливом воздухе, в котором я не мог пробыть и десяти минут. Словом, видел я русского мужика за работой в земле, в воде и в воздухе и убедился, что почти все эти работы поставлены в самые невыгодные санитарные условия, при которых работнику приходится расходовать свои силы не столько на самый процесс работы, сколько на борьбу с этими условиями. Но ни одна из работ не бросается так резко в глаза своей разрушительной обстановкой и редко где труд поставлен в такие опасные условия в санитарном отношении, как на литейных заводах. Здесь мастеровому человеку приходится работать, так сказать, в четвертой стихии — в огне или по крайней мере в адском жару, среди раскаленного и расплавленного чугуна и железа, и в воздухе, постоянно наполненном дымом, чадом и искрами.

Не так давно, в зимний морозный вечер, мне пришлось быть на одном из наших литейных заводов и видеть там эту огненную работу в полном ее разгаре. На не бывалого человека она производит такое сильное впечатление, что, право, дивишься, как сумел освоиться с такой обстановкой привычный рабочий народ. А между тем и там встречаются старожилы, живущие на заводе по многу лет, и там для большинства работников и самый процесс и обстановка работы давно уже успели принять характер обыденности; значит, народ ухитрился притерпеться и к огню и обходится с ним, как увидим, так же спокойно, как с водой и с воздухом, то есть запанибрата.

Представьте себе широкий деревянный сарай, тесно загроможденный калильными горнами и разнородными машинами, между которыми оставлены небольшие площадки и проходы для рабочих и вообще для путей сообщения. В этих проходах толпится народ, и в разных направлениях шныряют между народом тележки с глыбами раскаленного металла. В самой середине мастерской с громом и воем вертится исполинское маховое колесо паровой машины и приводит в движение множество других — резальных, прокатных, подъемных и прессовальных машин. Все это гремит, стучит и мечет искры. Кругом все темно и черно от стародавней копоти, насевшей густыми слоями на стены, машины и людей. Свет прорывается только из мелких скважин в заслонках печей и чуть обрисовывает небольшие группы стоящих возле печей работников. Кое-где зажжены и газовые рожки, но они тускло мерцают в дымном воздухе и мало помогают делу. Вот где-то раскрыли жерло горна, красные струи света прорвались в сарай и на несколько минут ярко осветили и почерневших работников, и весь хаос движения; но закрыли жерло, и тьма стала как будто еще темнее. Вот в другом углу подняли цепями на воздух целую массу каленого железа, и опять все озарилось ярче прежнего, точно солнце какое взошло, а кругом него на далекое пространство густо рассыпались искры… Потом эту светлую массу спрятали куда-то, и в мастерской опять все померкло. Чтобы работникам не было душно и жарко, в крыше сарая разобраны доски, и сквозь эти дыры видно синее небо и светятся звезды. На дворе стоит лютый мороз, но вольный воздух, проходя по сараю, до такой степени успевает нагреться, что только чуть-чуть обдает рабочих едва заметной прохладой. Но и этой прохладе здесь рады: без нее было бы совсем плохо.