Надежда Хвощинская - Братец

Прасковья Андреевна ушла с этими словами. Любовь Сергеевна была в страшном затруднении, как сказать свою неудачу сыну, который хотя не поручал ей ходатайствовать за него, но был уверен, что она и без поручения это сделает. Она, однако, собралась с духом и после утреннего чая, к которому Прасковья Андреевна не явилась, отвела Сергея Андреевича в сторону и рассказала ему.

Сергей Андреевич был недоволен столько же неудачей, сколько тем, что мать подвергла его отказу. Но, посердясь немного и сказав Любови Сергеевне, что у нее страсть мешаться там, где не следует, он предался размышлению в своей комнате и сообразил, что теперь, когда этой просьбой он уже скомпрометирован и унижен перед сестрою, надо продолжать и успеть во что бы то ни стало, благо дело начато.

Он пошел в светелку. По этой лестнице Сергей Андреевич не всходил со дней своего отрочества, не удостоивая светелки своих посещений во все свои приезды. Лестница порядочно тряслась под тяжелыми шагами важного человека.

Прасковья Андреевна сидела на своей постели, закутавшись во что-то когда-то меховое. В светелке было страшно холодно.

— Кто там? — закричала она, услышав, что отворяют и не умеют отворить двери. — Ах, батюшки!..

Она была поражена удивлением при виде братца, который входил, нагнув голову под дверью, но через минуту это удивление заменилось другим чувством, которое Прасковья Андреевна привыкла выражать смехом.

— Что это вам вздумалось навестить! — спросила она, смеясь, не двигаясь с места и продолжая починивать платье, которое лежало у нее на коленях.

Сергей Андреевич был настолько умен, что не отвечал ей какой-нибудь шуткой, когда их отношения были так ясны; к тому же у них никогда не бывало предметов для постороннего разговора.

— Маменька вам говорила… — прямо начал Сергей Андреевич, садясь на маленький плетеный стул и осмотрев его, прежде нежели сел.

— Говорила, братец. И вам она передала, что я отвечала? — сказала так же тихо, просто и прямо Прасковья Андреевна.

— Передала… Я пришел к вам сам поговорить, — продолжал Сергей Андреевич, несколько затрудненный ее молчанием.

— Что ж больше говорить, братец? — спросила она равнодушно.

— Вы, пожалуйста, не упрямьтесь — дайте деньги. Мне до зарезу нужно.

— И нам нужно тоже.

— Нужно, да не так.

— Все равно; всякому своя необходимость.

— Да, необходимость может быть, но не несчастье.

— Ваше несчастье не велико: вы такой важный человек, — как раз поправитесь.

— В том-то и беда, что важен; да небогатому человеку поправляться мудрено; покровительство у меня слишком знатное: надо себя поддержать. Того и гляди забудут.

— Ну, вас-то, может, так скоро и не забудут, братец, — отвечала она спокойно, холодно и несколько насмешливо. — У вас такие способности, вы всем нужны были. Найдетесь скоро.

— Да, если б с деньгами.

— Нет, братец.

Он подумал, помолчал и сказал наконец:

— Я должен вам все сказать, чего я не говорил маменьке: она бы ничего не поняла; шум был бы только… На меня казенный начет, пополнить надо.

— Как велик?

— Тысяч около пяти.

— Э, не верю, братец; ничего нет! Как можно, если на вас есть начет, так только в пять тысяч! Вы бы половчее выдумывали; вы бы вдесятеро сказали, я бы поверила. Разве такие люди, как вы, пятью тысячами кончают? Полноте, неправда, ничего нет. Вам мои деньги нужны только…

— Мне ваши деньги нужны пополнить часть начета, — сказал Сергей Андреевич мрачно и тихо.

— Ну вот, поправились; я вас научила, как сказать! — сказала Прасковья Андреевна, рассмеявшись.

— Начет действительно огромный, — продолжал братец, нахмурясь.

— Полноте, пожалуйста, выдумывать, — прервала она, — ничего нет.

— Есть, — подтвердил он.

— Я вам не верю, — возразила Прасковья Андреевна, — да все равно, есть или нет — какое мне дело? Если на вас огромный начет, стало быть вы брали деньги, пользовались? Ну и расплачивайтесь как знаете.

Сергей Андреевич еще помолчал несколько минут.

— Вы решительно говорите? — спросил он.

— Решительно.

Он встал и медленно вышел. Все это происходило очень тихо; никто не возвысил голоса. Прасковья Андреевна продолжала сидеть одна и работать, когда Вера вошла, шатаясь, полумертвая, и упала на свою постель. Сестра подошла к ней.

— Что ты? что с тобой? или что случилось?

— Ох, не трогай меня… Там он…

Катя прибежала перепуганная. Сергей Андреевич, говорят, бросал стульями по зале.

В этот день весь дом был в чем-нибудь виноват; не осталось в покое ни одного человека. Сергей Андреевич, между прочим, объявил радостное известие, что остается жить здесь.

Несколько дней сряду в Акулеве происходили необыкновенные вещи. Не было конца сценам, объяснениям, спорам, шуму, слезам: промежутки тишины были едва ли еще не тяжелее всего этого. Замечательно то, что все это происходило по разным причинам, совершенно посторонним, а о деньгах Прасковьи Андреевны не было ни слова.

Вера занемогла; Катя глаз не осушала. Иванова не велели принимать. Приехав в субботу, не допущенный в дом, он оставался на деревне, в избе, и оттуда прислал Кате записку, спрашивая, что все это значит…

Записку перехватил Сергей Андреевич…

Он принес ее Любови Сергеевне и попросил ее написать Иванову письмо, которое продиктовал и в котором поправил ошибки, орфографии… Это письмо было образцовое в своем роде.

Катя, между прочим, была заперта братцем в его комнате. Сергей Андреевич вошел с этим письмом в руках и прочел его вслух. Он необыкновенно ловко и хорошо обставлял всю эту комедию.

— Братец, братец! что ж это такое? что ж со мной будет? — вскричала Катя, не дослушав до конца обидного, дерзкого отказа, который назначался ее жениху, — я жива не останусь, я умру…

Сергей Андреевич, конечно, только рассмеялся этой глупости, повторяемой девушками при всяком удобном случае.

— Молчать! — строго сказал он, когда рыдания и крики Кати сделались уже слишком громки.

Она едва не выхватила у него письма, которое он сбирался печатать; но Сергей Андреевич взял ее за руки, повернул, вытолкнул за дверь и заперся.

Катя кричала, стучала в дверь, наконец, вырвавшись от тех, кому было приказано "держать эту безумную", побежала в светелку к старшей сестре и упала ей в ноги.

— Ради Христа, спасите нас, сестрица, голубушка, милая!

Вера чуть не умерла, лежа в своей постели. Прасковья Андреевна едва добилась у своей любимицы, в чем дело.

— Милочка моя, — сказала она, — но знаешь ли, чего он хочет? чтоб я отдала ему твое приданое — все, что у тебя есть!..

— А умру я, кому это приданое? Не все равно я умру? Отдайте ему, бог с ним! Он еще не отсылал письма… Подите, подите к нему скорее, отдайте все! Ну, пусть я без всего останусь, да не могу я жить без Саши…