Татьяна Щепкина-Куперник - Девочка Лида. Сборник повестей

— Успеем. Нас теперь не догонят. Да и догонять-то некому; Аксюша не догадается. А только куда же мы идем, Лида?

— Как куда? На Воробьевы горы.

— Да, но где ты там будешь, если совсем не вернешься домой?

— Уж где-нибудь. Я, может быть, Устюшу найду. Ты знаешь Устюшу, Лева?

Лева не знал Устюши. Лида давно познакомилась с Устюшей у реки, за садовой оградой; не с одной Устюшей, а с Глашкой косой, с Домашкой и с Дунькой рябой. Матрена проведала про знакомство и тете пожаловалась; тетя рассердилась, приказала не ходить за ограду и Матрене велела не спускать с Лиды глаз. Но за короткое знакомстве Лида все-таки многое узнала. Лида узнала, что все они — Устюшка, и Дунька, и Домашка, и Глашка косая — все они совсем другие, совсем не такие, как она с Любой, как Зиночка, — такие, как нянины внучки в деревне. На них платья и рубашки другие; бегают они босиком и шляпок не носят. Раз в праздник они прибежали в сад и обедали прямо в овраге: съели по такому толстому ломтю черного хлеба с крупной солью, как у Аннушки в кухне, и ничего больше не ели.

Лида это рассказала Аннушке, а Аннушка отвечала:

— Ну что же? В коня и корм. Нешто они барышни?.. Им и черный хлеб всласть, потому они другого, может, и в жисть не видали. Они, матушка, другое дело.

— Другое дело, Аннушка? Значит, они белого хлеба не любят?

— И… не любят, никогда не едали.

— И шляпок и башмаков тоже носить не любят?

— Известное дело, не любят. Какие там башмаки! Были бы лапти.

— Аннушка! Отчего же они не любят? Ведь белый хлеб лучше черного? Отчего у них гадкие платья? Ведь в лаптях больно, Аннушка?

Но тут Аннушка стала пробовать соус к обеду, обварила язык и прогнала Лиду из кухни. Так Лида ничего и не узнала от Аннушки. Лида потом в овраге Устюшу расспросила, и Устюша ей все рассказала.

Устюша сказала, что она и все они — и Домашка, и Дунька, и Глашка — все белый хлеб любят, а только "николы" не едят, и по большим праздникам не едят, разве в Светлое Христово Воскресенье хозяйка к разговеньям испечет. Белый хлеб не в пример вкуснее, слаще черного. И башмаки, как на господах, тоже хорошо, верно, носить, потому что в башмаках, верно, ноге небольно, а так-то, без башмаков да без лаптей, очень больно. Так ногу-то всю и обдерешь по камням. И платье на Лиде лучше ихнего. Устюше хотелось бы такое платье надеть, а Глаша нарядилась бы в розовый сарафан и пошла бы по улице в праздник гулять. А еще всем бы хотелось, чтобы черного хлеба хозяйка давала побольше. А то другой день скажет: "Нетути" — а там и живи как знаешь.

Много рассказала Лиде Устюша. На "Бабушкин курган" в саду повела и "Покойное место" и "Чертов пруд" показала.

— В пруду-то, сказывают, раз бабушка сарафан полоскала и видит, плывет головешка, черная этакая, большенная головешка. И приплыла совсем близко да как учнет ей сарафан пачкать. Не столько она полощет, сколько ей головешка та пачкает. Билась, билась, сердешная, нет, никак головешки отогнать не смогла. На том и осталась, что не отогнала, только белье-то все перепачкала; с тем и воротилась домой. А начальство не велит в пруду белье полоскать, садовый пруд бельем пачкать…

Лида слушала как завороженная.

Устюша жила в работницах у хозяйки-молочницы на Воробьевых горах и каждый день приходила в Нескучное, разносила по дачам молоко.

— Лева! Я как Устюша буду. Я тоже в работницы к хозяйке наймусь, и она меня будет кормить и деньги платить будет. И я буду тоже молоко разносить. Только в Нескучное не пойду, потому что в Нескучном меня тетя увидит; а в другое место пойду, где тетя никогда не гуляет.

— Лида, этого никогда не будет.

— Отчего?

— Да ведь молоко в горлачах, тяжелое. Ты понесешь немножко, да и устанешь и сядешь.

— Ну что же? И посижу немножко, отдохну.

— А хозяйка увидит — побьет.

— Побьет?!.

— Конечно, побьет: взялся за гуж, так уж не говори, что не дюж. Она ведь будет думать, что ты — работница настоящая.

— Ну что же делать!.. А только знаешь, Лева, — улыбаясь, объявила вдруг Лида, — знаешь, она меня, я думаю, ни за что не побьет. Она меня полюбит, уж я знаю. — Лида просияла счастливой улыбкой. — Я знаю, что сделаю: я ей буду вечером разные истории, рассказы рассказывать. Всех их соберу в горницу — Устюшу, и Дуню, и Глашу косую, — и про все им буду рассказывать. Они ничего ведь не знают, вон каким-то глупостям про головешку поверили. А я им все расскажу. Ах как будет отлично!

Лева подумал, что совсем не будет отлично, что хозяйка Лидиных сказок и слушать не станет, пожалуй, ее не полюбит, а прогонит.

"Как тут быть?" — задумался Лева.

Дорога свернула в сторону, и перед глазами внезапно и близко возникли, словно выросли, Воробьевы горы.

— Лева, ведь мы пришли? Ведь это Воробьевы горы? — вдруг вскрикнула Лида.

Лева кивнул.

— Ну, Лева, ну, голубчик, послушай, мы, знаешь что… Мы об этом после, потом, вечером, обо всем потолкуем, — умоляющим голосом начала Лида, уцепившись за Леву. — И к молочнице тоже вечером, после пойдем. Еще успеем. Все это как-нибудь потом, после. А теперь побежим поскорей. Да, Лева? Ты посмотри-ка, Лева… Смотри, смотри!..

Лева поднял голову.

Высокие и неровные, круто от полянки подымались Воробьевы горы. Зеленая трава снизу и доверху покрыла их ковром; березовый лесок покачивал пожелтевшими ветками; с верхушек смотрели деревенские избы, а еще выше, с неба, на избы, на пожелтевший лесок, на зеленую травку, на Лиду с Левой смотрело такое ласковое, теплое, такое ясное солнышко, что Леве тоже вдруг не захотелось ни о чем думать.

— После, потом! — повторил он за Лидой.

Жук с оглушительным лаем несся по тропинке наверх.

— Лева, побежим! — взмолилась Лида, вся дрожа от нетерпения.

— Побежим! Ну, Лида, теперь поспевай знай, держись крепче. Ну, с горки на горку!..

Лида под собою земли не чуяла. Все вчерашнее горе, "сковорода", тетя, молочница, все беды и напасти, и новые планы — всё разом вылетело у нее из головы. "После, потом!.." А теперь она наконец на Воробьевых горах. Вот они, горы!.. Как ей хорошо теперь! Ей еще никогда не было так хорошо, потому что… Лида и сама не знала, почему ей было так хорошо.

Она бежала с горки на горку так, как ей никогда не позволила бы бегать тетя. Шляпа у нее давно болталась по спине на резинке; из кос давно повылетали все ленты и шпильки.

— Лева! Как отлично!

— Отлично! — соглашался Лева, и они снова мчались через кусты, не разбирая тропинок, все выше и выше, высоко, к самому небу.

— Мы взберемся на самую верхушку и сядем, — предложил Лева. — Отдохнем и позавтракаем.

— Не хочу! — отказалась Лида.

— Что же ты будешь делать?

— Все буду бегать, бегать.

— Ну, побежим.

Пришлось, однако же, приостановиться. Лида задохнулась, закашлялась и смирно пошла по тропинке.