Николай Каразин - На далеких окраинах

— Ну, иси! иси! Как тебя там звать; Збогар, Мильтон, Трезор... все равно, ну, пойди, дурак, ну, иди ж...

Собака встала и подошла, виляя пушистым, мягким, как шелк, хвостом.

— А ну, тебе должно быть жарко; надо покупаться, а, надо?..

Полковник поднял какую-то щепочку, поплевал на нее и бросил на самую середину пруда. Собака все время следила глазами за щепкой, потом с размаха бросилась в воду, выловила брошенное и поплыла к берегу; здесь она с трудом, раза два обрываясь, выкарабкалась на сухое место, выпустила изо рта поноску и отряхнулась.

— Молодец, молодец... Ай, да водолаз... Ну-ка еще...

— Вы, верно, охотник, полковник? — раздался сзади голос хозяина. — Милости просим; все готово. У меня это делается довольно скоро, потому что все под руками.

— Да это манифик; нечто вроде «Шахерезады»; знаете, эти восточные сказки... Раз, два...

— Усаживайтесь покойней... Лед изрублен недостаточно мелко, но это лучше: не так скоро тает... Возьмите эту подушку, вам будет удобнее...

На террасе поставлен был низенький стол, не выше полуаршина, так что, лежа на ковре, можно было удобно доставать с него все, что нужно. Стол этот был покрыт белой скатертью; посередине стояла туземная чашка из зеленой глины с нарубленным, сверкающим льдом, вокруг нее лежали бутылочки с сельтерской водой с подрезанными проволоками, по бокам подымали свои чеканенные носики два высоких металлических кунгана (кувшина) с красным вином и стояли стаканы с чайными ложечками, тут же распространяло аромат блюдо с виноградом, персиками и гранатами; последние были разрезаны и сверкали своей кроваво-красной внутренностью в массах бледно-восковой зелени винограда.

В углу, на последней ступеньке, кипел ярко вычищенный самовар, и тот же старик-садовник перетирал полотенцем плоские, зеленые чашечки с китайскими буквами на донышках.

— Ну что, полковник, слышно в ваших, так сказать, высших административных сферах?..

— Особенного ничего, но предполагают — (тут голос был значительно понижен), — предполагают, что поход неизбежен.

— И, думаете, скоро?

— То есть, как бы вам это сказать... Пока все еще одни предположения... Весьма недурное вино; Первушин, положительно, совершенствуется.

— Я, знаете ли, предполагаю, на случай похода, тоже пристроиться к войскам.

— В качестве воина?..

Полковник улыбнулся и скосил глаза на говорящего.

— Нет, зачем? Это не в моем характере. Я даже совсем оставил службу; с часу на час жду приказа об отставке.

— Так в качестве волонтера, любителя сильных ощущений?..

— Вы шутите... Конечно, без сильных ощущений не обойдется, но для этого только не стоит беспокоиться: это все я предоставляю натурам более героическим, чем моя... Чаю, Шарип!.. Не прикажете ли?..

Собеседники потянулись к зеленым чашечкам.

— Нет, мой уважаемый полковник, — продолжал хозяин, — цель моя не та. В походах вам придется испытывать и голод, и холод, и жажду, и, там, разные лишения... И на бивачном отдыхе вам весьма полезно будет выпить стаканчик глинтвейну, съесть кусочек настоящего швейцарского сыра... А там, знаете, победа; ожидание различных благ свыше... Вы понимаете; не лишнее будет выпить бутылку-другую шампанского... да мало ли чего захочется? А взять неоткуда. Свои запасы истощатся скоро (я имею основание предполагать это)... Некрасиво, неправда ли?.. Вот тут-то и явится со своими услугами Станислав Матвеевич Перлович, которому только и будет заботы, чтобы его арбы не отставали, чтобы его верблюды не запаздывали, чтобы его запасы не истощались... И в палатках Станислава Матвеевича господин полковник и все его товарищи по оружию найдут все то, что им будет угодно.

— Позвольте, я буду продолжать вашу картину, — перебил гость. — А денег в то время будет много, — Полковник подлаживался под тон Перловича, — поднимется игра, увеличится содержание; лишние рубль-два на бутылку никому не покажутся обременительны... и мой уважаемый собеседник и хозяин, заботясь о нашем походном благосостоянии...

— О, нет, полковник, я вовсе не так корыстолюбив, как вы думаете. Конечно, без барыша нельзя же...

— Ну, само собой разумеется...

— Да, — Перлович вздохнул, — с помощью божьей, имея в принципе честность и уверенность, — он вздохнул еще продолжительней, — можно легко соединить общую пользу... Не прикажете ли еще чашку, полковник, с гранатным соком и вином... Эй, Шарип!..

— Благодарю вас. Ай-ай-ай! — сказал полковник, посмотрев на свои массивные золотые часы. — Скоро три, а в пять я должен обедать у губернатора.

— Не смею задерживать. Благодарю вас, полковник, за ваше любезное посещение... Шарип! Лошадь полковнику.

Они пошли вдоль сада к выходной калитке.

— А ведь я к вам, собственно, за делом, — начал полковник, едва они сделали несколько шагов. — Мне очень нужно, конечно, на самый короткий срок...

Полковник с ожесточением терзал кисть темляка на эфесе сабли...

Перлович со вниманием подвязывал виноградную лозу, свесившуюся почти до самой земли.

— Тысячу? — спросил он и скорее не спросил, а прямо определил сумму, словно ему заранее известны были требования гостя.

— Да, почти около того, но для округлости...

— На тех же условиях, как и в тот раз?

— Послушайте, Перлович, ведь это почти что двадцать процентов в месяц...

— Ну, вот, так оно и вышло, — начал Перлович. — Экая досада!.. Посмотрите, вот эта превосходная лоза положительно погибла; даже зелень начинает блекнуть... Экая досада! Такой редкий сорт.

— Ну-с... так как же? — перебил полковник.

— Вы не можете себе представить, как мне досадно, что в настоящую минуту я решительно не могу быть вам полезным; ведь надо же было только вчера...

— Я сегодня вечером буду у Хмурова. Я согласен. Привозите документ и деньги... Пожалуйста, не опоздайте.

— Не беспокойтесь, полковник, вы знаете мою аккуратность — ровно в десять...

— До свидания пока.

Через минуту полковник, подпрыгивая по-английски, на английском же седле, мелькал своим белым, как снег, кителем в густом облаке пыли; за ним суетливо трепался оренбургский казак на своем приземистом клепере.

Перлович распоряжался уборкой завтрака, тщательно проверив число оставшихся бутылок.

По дорожке шагала бог весть откуда появившаяся фигура. Грязная, когда-то белая фуражка была сдвинута на гладко остриженный затылок; китель с металлическими пуговицами обтягивал тощий, сутуловатый стан; красные кожаные шаровары спущены были поверх сапог, порыжелых от пыли и времени; они неуклюже болтались на тонких, длинных ногах и, казалось, мешали им двигаться. Под кителем вовсе не было никакого белья; по крайней мере смуглая, морщинистая шея, и почти на четверть выдающиеся из-под коротких рукавов мохнатые руки были совершенно голы.