Исаак Зингер - Раб

- Если ты меня не прогонишь, я пересплю здесь в хлеву.

- Если не прогоню? Хозяйка ведь ты...

- Я могу переночевать где-нибудь в другом месте.

- В такой-то ливень?...

Они еще немного посидели и поговорили. Ванда рассказывала о Загаеке, о его парализованной жене, о его сынке Стефане, который добивался ее, о его дочери Зосе. Вся деревня знала, что отец живет с ней. Кроме дочери у него было еще с полдюжины других коханок и целая орава байструков. Загаек этот вел себя не как эконом и даже не как помещик, а как царь. Когда крестьянская девушка выходила замуж, он приказывал ей придти к нему на первую ночь по давно отмененному закону. И хотя у мужиков здесь была собственная земля, и они должны были работать на помещика только два раза в неделю, он с ними обращался как с крепостными. Порол их, заставлял делать неположенную работу, обложил налогом водку, "лечил" больных против их желания. Драл зубы клещами, отрубал секачом пальцы, вскрывал грудную полость столовым ножом. Когда баба рожала, он нередко заменял акушерку. За все это он брал, разумеется, плату. Ванда говорила:

- Все он хочет лишь для себя. Если бы он только мог, то проглотил бы всю деревню...

Приготовить постель для Ванды было проще простого. Яков постелил немного сена. Ванда улеглась, накрылась шалью. Он лежал в одном углу, она в другом. Было слышно, как коровы жуют в темноте свою жвачку. Ванда перед сном сходила во двор по своим делам. Она вернулась промокшая. Яков молчал. Ванда, как легла, так словно окаменела. Только бы не храпеть! - сказал он себе. Яков думал, что не уснет, но усталость взяла свое. Веки опустились, в голове померкло. Каждый вечер он падал как сноп. Слава Богу, что усталость сильнее всех желаний...

5.

Яков проснулся охваченный страхом. Он открыл глаза. Возле него на соломе лежала Ванда. В хлеву было прохладно, но от ее тела веяло жаром. Она обхватила его шею, прижалась к нему грудью. Ее губы касались его лица. Яков оцепенел, пораженный тем, что она сделала и вспыхнувшей в нем страстью. Он попытался ее отстранить, но Ванда тянулась к нему с невероятной силой. Он хотел заговорить с ней, но она прильнула губами к его губам. Якову пришло в голову сказание о Боазе и Руфи. Он понял, что его желание сильнее его самого. Да, я теряю вечный рай! - сказал он себе. Он слышал горячий шепот Ванды:

- Возьми меня, возьми!...

У нее вырвался стон, похожий на вой зверя.

Мгновение он лежал потрясенный. Он более не мог отказать ни ей, ни себе. Он как бы потерял первородство. Место в Талмуде, которое он давно позабыл, сейчас припомнилось ему: "Тот, над кем ангел-искуситель одержал победу, - да облачится он во все черное и пойдет и сделает то, что просит душа его"... Слова эти точили его мозг и теперь готовы были разрушить последнюю преграду. Его дыхание сделалось тяжелым. Охваченный непреодолимым влечением, Яков произнес с дрожью в голосе:

- Ванда, не могу я... Разве если ты окунешься...

- Уж как я мылась...

- Нет, ты должна окунуться в реке.

- Сейчас?

- Это веление Бога.

Она на мгновение притихла, пораженная необычностью этого требования. Затем проговорила:

- Я и на это готова...

Она вскочила и потащила его за собой. Она распахнула дверь хлева. Дождь прошел, но ночь оставалась темной, сырой. Не видно было ни неба, ни речки. Можно было лишь ухом уловить плеск, шелест, журчание. Ванда одним рывком стянула с себя рубашку. Она взяла Якова за руку и повлекла его за собой. Речушка была полна камней. Там было одно глубокое место. Они брели к нему вслепую, с тайным жаром душ, отрекшихся от своего тела. Они натыкались на камни, на водоросли, их обдавало водой. Она не хотела окунуться без него, тянула его за собой. Он даже позабыл скинуть холщовые штаны. От холода у него захватило дыхание. Речка от дождей стала глубже. Яков на какую-то долю мгновения потерял под ногами почву. Они ухватились друг за друга. Во всем этом было что-то от подвижничества. Так прыгали иудеи в огонь и в воду во славу Божию. Вот он уже снова стоял на твердой почве.

- Окунись!! - сказал он Ванде.

Она отпустила его и нырнула. На мгновение он ее потерял из виду и стал шарить руками. Она снова выплыла на поверхность. Его глаза уже привыкли к темноте. Он скорей догадался, нежели увидел, что она побледнела, и сказал:

- Скорее, идем...

- Это для тебя! - шептала она.

Он взял ее за руку, и они побежали назад к хлеву. Он думал о том, что даже холодная вода не остудила жара его крови. Оба они были как две пылающие лучины... Хлев обдал Якова теплом. Он нащупал дерюгу и стал ею обтирать мокрое тело Ванды. Он скинул с себя мокрые штаны. Он стучал зубами и тяжело дышал. Выло темно, но глаза Ванды светились внутренним светом. Он слышал, как она повторила:

- Это для тебя!...

- Это не для меня, а для Бога, - сказал он, испугавшись собственных слов.

Все преграды пали. Он поднял Ванду и понес к постели.

Глава четвертая

1.

Взошло солнце. Дверная щель стала пунцовой. На лицо Ванды легла золотая полоса. Они немного подремали, но страсть разбудила их. Они снова припали друг к другу. Она пылала неведомым ему доселе жаром. Никогда раньше он не слышал таких слов. Она называла его оленем, львом, волком, быком и еще такими же чудными именами. Он овладевал ею снова и снова, но все не мог утолить своего желания. Она все больше раскалялась. Их охватила такая радость, такой восторг, который мог исходить либо от Бога, либо от дьявола. Она кричала: "еще, еще! Дай мне, дай! Муж ты мой!" Это походило на волшебство, на чародейство. Из него рвалась наружу сила, которую он никогда в себе не подозревал. Он познавал тайны собственного тела. Где это видано, где слыхано?! - поражался он. Теперь только постиг он стих из "Песни Песней": "Любовь сильна как смерть..." Когда взошло солнце, он попытался оторваться от нее, но она повисла на его шее и стала целовать его в новом приступе жажды.

- Муж мой, муж мой! Я хочу умереть за тебя!...

- Зачем умирать? Ты еще молода.

- Забери меня отсюда... К твоим евреям... Я хочу быть твоей женой! Я тебе рожу сына!...

- Стать дочерью еврейского народа можно лишь веря в Бога.

- Я верю в Него, верю!...

Ему пришлось закрыть ей рукой рот. Она говорила так громко, что пастухи могли услышать. Он потерял стыд перед Богом, но перед людьми ему еще было совестно. Даже коровы повернули головы и таращили глаза. Наконец, он отпрянул от нее. Он заглянул в себя и, потрясенный, увидел, что утро ему не принесло с собой раскаяния. Наоборот, он не понимал, как мог

ждать так долго...

Он не совершил омовения рук, потому что горшок с водой опрокинулся. Он еще даже не помолился. Точно ему было боязно произнести еврейское слово после того, что произошло. Штаны его за ночь не просохли, и он их натянул мокрыми. Ванда тоже стала одеваться. Яков вышел во двор, а она занялась коровами. Сентябрьское утро было прохладное и ясное. Трава была покрыта росой. Каждая росинка сверкала и лучилась. Щебетали птицы. Где-то мычала корова, и мычание это неслось издалека трубным гласом.