Исаак Зингер - Раб

Яков ответил не сразу.

- Я приехал на могилу моей жены.

- Разве есть могила? Могильщики и следа не оставили. Не думайте, реб Яков, что никто не был на вашей стороне - оживился еврей. - Я был на том совете на исходе Иом Кипура у раввина, зятя Гершона. Хотя я всего лишь столяр, меня всегда звали на советы общины. У меня ведь был свой заработок. Притом я слегка заглядываю в книги. Одним словом, я стоял у двери и слышал все, что вы тогда рассказывали. Каждое слово. Я хотел сказать: люди, не будьте злодеями! Он уже и так достаточно наказав. Но Гершон - чтоб его из могилы вышвырнуло! - не давал мне открыть рот. А раввин!... Разве он мог иметь собственное мнение? Раввином, фактически, был Гершон. Это он донес на вас священникам. Я это буду утверждать даже перед небесным судом. Когда Гершон узнал, что вы были и забрали ребенка, он Мокше-Посла ругал последними словами. Скажите, ребенок жив?

- Он уже отец троих детей.

- Где?

- В Иерусалиме.

- Как это вы с младенцем добрались до Иерусалима?

- Долго рассказывать.

- Меня хотели принять в общество погребальщиков, но я не захотел быть холуем у Гершона. Покойницу даже не убрали как следует. Выкопали яму и бросили ее туда, как, не в пример будь сказано, подохшую скотину. Я был при этом, - стоял там. Служка хотел сказать кадиш, но Гершон не дал. Перед этим они очистили ваш дом. Все забрали. Даже веник. В городе говорили, что в доме у вас они украли деньги, которые вы спрятали.

- Да ладно, я уже давно им простил.

- Вы, может, и простили, но Бог не прощает. На небе все записано, каждая мелочь. Не прошло и году, и Гершон слег. Он и так был пузатый, а тут его раздуло точно бочку. Так, что его невозможно было накрыть одеялом. Он икал так громко, что слышно было в другом конце города... А жена ваша, Сарра, рай ей небесный! - ей не лежалось в могиле. Возможно, я не должен вам этого рассказывать, но надо знать правду. Она навещала женщин в их снах и говорила: "Я лежу нагая!" Видели также, как она бродит вокруг дома, где умирала, и никто не хотел туда вселиться. Я туда как-то зашел. Это было уже на другое лето. Внутри было холодно, как в месяце швате. Из всех углов дуло. Чувствовалось, что она здесь и оплакивает свою судьбу. Наконец, поселился гой.

- Этого дома теперь нет, - сказал Яков.

- Нет. Он сгорел. Вдруг, однажды среди ночи, он сгорел как соломинка. Женщины клялись, что видели среди пламени ее силуэт.

- Чей?

- Вашей жены.

5.

На рассвете Яков проснулся. Тяжесть давила сердце. Внутри него все как бы набрякло. Руки и ноги лежали на соломе, будто чужие. Что это, со мной? Кажется, я заболел. Язык был обложен, голова - тяжелой, точно камень. Случалось, что Яков недомогал, но никогда это не было так, как теперь. Только вчера я был вполне здоров! - удивлялся Яков. Хотел сесть, но и на это не было сил. Он удивленный и глядел в окно, как на востоке багровым шаром всходит дневное светило. Обычно восход солнца наполнял его бодростью. Но на сей раз зрелище это не подняло его духа. В сегодняшнем восходе не было свежести. Неужели это из-за грязных оконных стекол, - думал Яков, или это у меня помутилось в глазах? - Он чуть приподнялся и осмотрелся вокруг. На полу валялся мусор. На топчанах и соломенных подстилках лежали старые, больные, парализованные, с кривыми лицами и стеклянными глазами. Кто храпел, кто издавал хрипение, кто свистел носом, а кто бормотал во сне. Яков снова сомкнул веки. Он не спал, но увидел Сарру. Перед ним возник ее образ, объятый светом. От нее исходили сияющие лучи, словно она вобрала в себя всю радость солнечного восхода. Она улыбалась ему улыбкой матери, жены и глядела на него с какой-то особенной, новой для него любовью. Она сказала:

- Поздравляю тебя, Яков! Мы достаточно долго были в разлуке... Он приподнял веки и понял: настало его время. Вот как, - пробормотал он приехал сюда умирать... Не суждено было мне лежать в Святой земле... Удел его был горек. Там у него были сын, внуки. Бениамин-Элиэзер даже не будет знать, что ему надо говорить кадиш. Но Яков не роптал на Всевышнего. Если это угодно в небесах, значит, так тому и быть. Все, что творит Господь Бог - оно к лучшему. Яков бросил взгляд на мешок, в котором лежал его талес, тфилин и несколько книг, взятых с собой: молитвенник, Хумаш и Мишна. Как произносить здесь святые слова? - спросил он себя. Он хотел помолиться, но губы не слушались. Пересилив себя, стал бормотать псалом, но избегал произносить имя Всевышнего. Он то впадал в дремоту, то снова открывая глаза.

Стали просыпаться обитатели богадельни. У еврея, возле топчана которого лежал Яков, была грязная борода, и лицо в глубоких морщинах тоже было грязно. Ему можно было дать и шестьдесят, и восемьдесят лет. Опустив на пол грязные ноги, он принялся будить Якова:

- Реб Яков, я сказал бы, что уже светает!

Яков открыл глаза.

- Вы хотите опоздать на молитву? - по-свойски выговаривал ему еврей.

- У меня нет воды для омовения рук.

- Что значит нет? Подойдите к рукомойнику.

- Боюсь, что я болен - проговорил Яков.

- Правда? У вас действительно желтое лицо... Еврей протянул руку и пощупал Якову лоб. Он приподнял щетки бровей и сказал:

- Пойду, позову доктора.

- Нет, не беспокойтесь!

- Помочь больному - это доброе дело.

Еврей натянул капот, обулся и вышел. Вокруг стали просыпаться женщины, дети. Зевали, кашляли, чихали. Какая-то нищенка кляла весь свет страшными проклятиями. Все искались. Яков снова почувствовал вонь. По полу, по стенам ползали тараканы. Сколько раз раввины предупреждали, что содержание в богадельне мужчин и женщин в одном помещении - грех. Но таков уж был обычай во многих городах. Считалось, что над хворыми и старыми ангел-соблазнитель не имеет власти. Здесь словно позабыли о еврейском целомудрии. Чернявая еврейка обнажила груди, болтающиеся пустыми мешками.

Яков быстро закрыл глаза. Он всегда хотел умереть в священных руинах, среди могил праведников и отшельников и быть похороненным на Хар Хазейтим. Он рисовал в своем воображении, как он туда перевезет прах Сарры, сделает надгробный памятник ей и, заранее, себе. После погребения Бениамин-Элиэзер скажет Кадиш. Но в небесах, видно, желали по-другому. Он грешен. Разве он заслужил лежать в Святой земле? Хорошо хотя бы, что он догадался взять с собой мешочек святой земли. Он лежал, не произнося ни звука. Полуголые дети лазали через него. Какая-то женщина ворчала:

- Может, здесь слишком просторно, так черт принес еще одного!...

До Якова не сразу дошло, что она имеет в виду его. Он хотел сказать что-то в свое оправдание, но у него не было ни сил ни подходящих слов на уме. Он прислушивался к собственному телу. Как же это произошло вот так сразу? Лег он вполне здоровым, а проснулся тяжело больным. Все у него болело, все было ему тягостно, противно, все в ней набухло в одеревенело. Желудок, казалось, перестал варить, внутренности в животе ощущались какими-то чужими. Зубы во рту сделались слабыми и лишними. Обычно он поутру справлял малую нужду, а сегодня ему и это было не нужно.