Георгий Яблочков - Рассказы

— Метлов, одевай шляпу и следуй за мной! Жалую тебе три кружки пива, если ты расскажешь мне своё горе.

— Не правда ли, чудесное пиво? — с живейшим интересом осведомился Кокин, когда они, водворившись в пивной, опорожнили по первой кружке. — Я вчера выпил двадцать одну посуду! Зато, действительно, был пьян. Но ты в самом деле, мрачен, Метлов. В чем дело? Говори.

— Погибель!.. — с глубочайшим убеждением произнёс Пётр Иваныч. — Будешь тут мрачен, когда вдруг такая история, что хоть в петлю полезай. И как я мог так попасться? Не понимаю.

— Не философствуй, переходи прямо к делу. Проигрался?

Пётр Иваныч издал презрительный звук:

— Проигрался! Стал бы я и говорить об этом, если бы я деньги проиграл! Себя я проиграл, вот что!

— Себя? Это серьёзно. Кому?

— Бабе! Кому же другому? Чёрт бы меня, дурака, побрал!

— Это интересно! Это очень интересно! Говори.

— Чего там говори! В такую, брат, кашу залез, что хоть караул кричи! Рассказывал я тебе про эту полковницу, которую я возил на толкучку искать часы? Как я заморочил ей в кабинете голову? Говорил, ведь?

— Говорил. Чистая работа! Одобряю.

— То-то, чистая. А теперь, брат, она меня так заморочила, что ещё чище вышло.

— Метлов, ты возбуждаешь моё любопытство! Жалую тебе сразу пять кружек пива. Но ведь ты же говорил, что она осталась тогда у тебя ночевать?

— Да, чтоб ей погибнуть и с часами и трауром своим! Пусть бы она у меня совсем не оставалась! И не видеть бы мне её никогда! Знаешь ли ты, что из этого вышло?

— Ну?

Пётр Иваныч с мрачным озлоблением тряхнул головой.

— Прежде всего слёзы. Я, говорит, теперь погибла. Изменила памяти своего мужа. У нас этого ещё не бывало в роду! Понимаешь? Очень мне интересно, что у них не бывало в роду! Я её утешаю, туда-сюда, успокоилась, слава Богу. Вы, говорит, должны это ценить. Утром проводил на вокзал, на дачу. А женщина красивая! Прелесть! Такая, брат, женщина!.. Ну, хорошо, сижу вечером у себя, смотрю в окно, собираюсь куда-то уходить; семь часов. Стук-стук в дверь. Отпираю. Она! Опять осталась у меня, опять плачет. Я погибла, я изменяю памяти моего мужа. Ах, Боже ты мой!..

— Постой! — перебил его Кокин. — А кто же был её муж?

— Да разве я тебе не говорил? Полковник, в Польше где-то. Год, как помер. Она после него пенсию получает — пятьдесят рублей в месяц. Приехала сюда, живёт у сестры, сестра замужем за чиновником. Бабушка богатая есть — старуха, тоже где-то живёт, каждую неделю ей по почте пирожки и варенье посылает.

— Ну, хорошо, пей пиво и продолжай. Итак, приезжает во второй раз и опять плачет.

— Ну, и в третий раз приезжает и тоже плачет. И в четвёртый раз — и всё время: я отдала вам свою чистоту, изменила памяти моего мужа, вы должны это ценить. Ах ты, Боже мой! Да я разве не ценю? Конечно, ценю. И вдруг бац: я всё рассказала Риме! А Рима — это её сестра. И Рима хочет с вами познакомиться. Я ей: послушай, Маруся, да что же ты делаешь? Зачем вмешивать сестру, брата, пятого, десятого. Это наше личное дело. Я, говорит, не могу лгать. Я не ночую третью ночь дома. Я сказала сестре, что люблю тебя.

— Хорошо! Это даже нравится мне!

— Погибель бы на тебя и на твоё толстое пузо! А знаешь, что из этого вышло? Ну-ка, угадай! Ни за что не угадаешь! Вышло вот что. Просыпаюсь я неделю тому назад у себя в постели; Марья Николаевна тут же, ещё спит. Закурил папироску, лежу и вдруг: тах-тах-тах! Так и тарабанят в дверь. Вот, думаю, принесла кого-то нелёгкая! Может быть из агентства? Пожар где-нибудь? Бегу к двери: «Кто там?» Отвечают: «Отворите!» Спрашиваю: «Да вы кто?» Отвечают: «Вы всё равно не знаете, но отворите». Голос женский. Просыпается Марья Николаевна; кричит: «Ах, да это Рима!» Скок в одной рубашке с постели и отворяет. Я кричу: «Да постой, сумасшедшая, я совсем голый!» А сестра уже в комнате, еле за ширму успел спрятаться: «Здравствуйте, Пётр Иваныч! Не стесняйтесь. Мы люди свои. Угостите чаем». Нравится тебе это?

— Очень. Что же дальше?

— Дальше, что? И дальше есть. Погоди! Сидим у меня: пьём чай. В час опять стук в дверь. Ах! — кричат обе — это Поликарп! Так и есть — Поликарп. Римин муж. Ростом сажень, бакенбарды по аршину, на шее орден, а голос, как пищик, и сам конфузится и шаркает: так, мол, и так, нарочно ушёл раньше со службы, чтобы познакомиться с вами. Да ты можешь представить положенье-то моё? А? Не откажите пообедать вместе. Идём в ресторан. Обедаем. Поликарп этот рядом с Римой, я с Марьей Николаевной. Вино за наше здоровье пьют. После обеда: пожалуйте к нам на дачу! Еду! Дурак, дураком, а еду! На даче дети, ещё бакенбарды, старушки благочестивые, офицер с шашкой — пьём чай, идём к морю, играем в карты: я совсем обалдел. Уезжаю вечером: пожалуйста, говорят, послезавтра мы вас ждём к пяти часам: у нас семейный обед. Непременно! А Марья Николаевна радуется, целует при всех, говорит: «ты», «Петя!» Ну, что, нравится тебе это?

— Очень. Пей пиво.

— Слушай дальше. Отвертеться невозможно. Приезжаю через день, народу видимо-невидимо! Поликарп, Рима, Маруся, брат офицер, две тётки и дядя, жандармский генерал отставной, с гулей такой на щеке. Встречают, как родного! Обедаем — я рядом с Марусей — и дядя, жандармский генерал, говорит мне: «Вы, Пётр Иваныч, смотрите, не обижайте нашего Волчонка (Маруську так зовут), мы её все очень любим!» Тётки в один голос: «Вы, Пётр Иваныч, берегите нашего Волчонка, он у нас славный!» Поликарп пищит: «Вы, Пётр Иваныч, получили сокровище, нашего Волчонка, мы все за него горой!» У меня волосы дыбом! И все хором: «Этого у нас в роду нету, чтобы не по закону жить, но Волчонку мы прощаем. Вы человек небогатый, а она, если выйдет замуж, то потеряет пенсию». И опять все вместе: «Только берегите нашего Волчонка! Мы его любим». И в заключение шампанское и ура! Так ты понимаешь, — я еле до дому тогда дополз. Иду, и волосы на себе рву. Хорошо?

Кокин опорожнил залпом кружку, стукнул её дном о стол и с выражением глубокого сожаления произнёс:

— Ты попался, Метлов.

— Приезжаю домой. Целую ночь не спал! Что, думаю, тут делать? Ведь дядя этот жандармский генерал! А брат офицер! Да ведь они меня со свету сживут! Что тут делать? Думал, думал, сел за стол и написал Поликарпу письмо. Так мол и так, ваша родственница попалась в руки мерзавца, негодяя, сутенёра, альфонса, который обирает женщин и продаёт их в публичные дома. Спасайте неопытную женщину, пока не поздно. Подписал: неизвестный доброжелатель. Не пожалел себя. Послал. Думаю, может быть, подействует. И что же ты скажешь! Через день воскресенье. Сижу у себя, часов в двенадцать, пришла ко мне Нина. Знаешь ведь Нину?

— Нет.

— Маленькая такая, черненькая, глазищи, как два блюдца. Конечно, знаешь! У неё ещё жених был, студент. Спился и год тому назад застрелился. Так она каждый месяц к нему на могилу ходит, плачет и закапывает там бутылку пива. Она закопает, а сторож откопает и выпьет. Я с ней там и познакомился. Ну, конечно, говорил!