Георгий Яблочков - Рассказы

Оно лежит под горой, по которой вытянулись Копани. Высокая, тёмная роща из сосен, лиственниц и дубов, как серым кольцом, охваченная каменной оградой, полна в летний, солнечный день такой глубокой, спокойной тенью, что так и тянет войти в неё. И когда войдёшь туда, под тихо шумящие деревья, на сухой, рассыпчатый, белый, ласкающий глаз песок, то кажется невольно, что на всей земле нет другого уголка, где было бы так хорошо лежать в последнем сне.

Никто не сворачивает, чтобы обойти кладбище. Жители Копаней и окрестных деревень всегда проходят через него, сквозь двое, никогда, ни днём, ни ночью, не запирающихся ворот.

И ночью кладбище ещё лучше, чем днём. Вся тёмная роща усеяна и пронизана мерцанием мирных огоньков. Над каждой почти могилой висит на кресте фонарик с лампадкой. Одни зажигает сторож, за другими смотрят родные. По будням огоньков меньше. В субботние и предпраздничные вечера все кресты унизаны ими, как таинственными светлыми глазами, и тогда кажется, что мёртвые, успокоившиеся в этом чудесном песке, ласково шепчут живым:

— Идите к нам. У нас хорошо…

В углу кладбища, удалённом от дороги, там, где, снизившись в заросшую малинником и смородиной яму, оно снова поднимает сверкающий отсветами солнца, поросший красностволыми соснами холм, есть одна могила. Она обнесена деревянной решёткой и сплошь заросла кустами диких роз. На аккуратном холмике из песка лежат свежие цветы, на кресте, против которого скамейка, чёткая надпись:

Господи, успокой душу грешника и страдальца.

Здесь покоится тело Никанора Камнева, род. 1872 †1897

Над этой могилой лампадка горит неугасимо. Каждый вечер, весной, летом, осенью и зимой, в ясное тепло, в холодный дождь, в голубое мерцание зимних сумерек, в снежные бури — сюда приходит матушка Елена, жена копанского священника, отца Михаила, и подолгу здесь сидит.

Копанцы помнят время — это было давно, десять лет тому назад, когда, придя на могилу, матушка Елена, как подкошенная, падала лицом на землю. Она была тогда молода.

Спешным шагом, с развевающимися волосами, приходил за ней, размахивая посохом, отец Михаил, гневно говорил: «Елена! Довольно!» — поднимал её с холма и обходными дорогами, чтобы миновать улицу местечка, вёл в свой поповский дом, на самом краю монастырского оврага.

В то время не было ещё мира в поповском доме, и отец Михаил быстро седел.

Но время успокоило всё. Матушка Елена и теперь приходит каждый день, но она заботливо подрезывает густо разросшиеся розовые кусты, садится на скамейку и, глубоко задумавшись, сидит. Её спина согнулась, у ней посеребрились волосы вокруг поблекшего, смирившегося, но освещённого внутренним светом лица.

Отец Михаил уверенно и спокойно приходить за ней, добродушно говорит:

— Ну, мать, наговорилась с покойником? — и зовёт её домой ужинать и спать.

Они идут, не торопясь, улицей местечка, а дома их ждут десять человек детей, из них семь мальчиков и три девочки, из которых старшей четырнадцать лет. И за всеми надо уследить, всех надо научить, накормить, обшить. А их так много, что матушка Елена иногда сама путается, как кого зовут, а доходы всё меньше, потому что падает усердие и потому что их отбивает монастырь, а всё становится дороже, так что сапоги есть только у старших, младшие же щеголяют зимой в валенках, а летом босиком…

Пятнадцать лет тому назад, когда матушка Елена с отцом Михаилом приехали в Копани, прихожане говорили про них: «У нас поп с попадьёй, как две картинки». Оба молодые, оба белокурые, оба здоровые — матушка Елена высокая и смелая, с тёмными глазами на скуластом лице, отец Михаил широкий, кудрявый и быстрый, весело бегавший по требам, громким голосом служивший службы, сразу с головой ушедший в огород и пчельник.

Но и тогда у него бывала иногда глубокая забота на лице.

Его отец и дед, и прадед — все были сельскими попами и пасечниками и, как он, не мечтали ни о чем другом. Матушка Елена была городская и знала другую жизнь.

Её сестры учились в гимназии. Одна стала учительницей, другая уехала на курсы и ушла в Сибирь. Её же, младшую дочь, учили в епархиальном только потому, что отец испугался, чтобы и с ней не случилось того же, что со второй.

Отец Михаил полюбил её, как только увидел, сразу и навсегда. Она же вышла замуж только потому, что тяжело было жить дома, у строгого отца. Она быстро заскучала в мёртвом местечке и, родив первую дочь, стала упорно просить, чтобы муж отпустил её в Петербург.

— Опомнись! — говорил поражённый отец Михаил. — У священника жена должна быть скромница, богобоязненная, хозяйка, прилепленная к мужним делам, жена пастыря, пример всем жёнам и матерям. А ты на курсы!

— Пусти меня, Михаил! — капризно говорила молодая попадья. — Сестры учились, и я тоже хочу. Я кончу и тебе же буду помогать. Ты будешь ездить по требам, а я буду лечить.

— И не говори ничего! — ужасался отец Михаил. — Во всей епархии ни у одного попа жена не уезжала на курсы. Что скажет благочинный! Я понимаю, в девушках езди, учись. Но после брака! Займись огородом и пчёлами. Чудесное дело!

Но умом он понимал, что не пчёлами можно успокоить его буйную жену. В ней ключом кипели силы, она хотела бы на крыльях облететь весь мир, на всё посмотреть, всё узнать и всё испытать. Боясь потерять её, он всё сильнее её любил, и от сознания, что он недостоин её, у него был виноватый вид.

— Хочу уехать. Не могу здесь жить! — упрямо твердила молодая попадья и, сама понимая, что это невозможно, раздражалась, плакала и мучила своего мужа. Забеременев во второй раз, она гневно говорила:

— Да что же это? Опять ребёнок! Что же ты хочешь сделать из меня?

— Дети — благословение семьи, — отвечал отец Михаил и втайне радовался, что, едва успев родить второго, она уже чувствовала в себе третью жизнь. Он спешил приковать к себе беспокойную жену самыми крепкими цепями, какими только мог, потому что в глубине души в нём всё время был страх, что, как птица с большими крыльями, она вдруг снимется и улетит.

— Это проклятие моё! — кричала молодая попадья и с ужасом смотрела на округляющийся живот. — Ты хочешь задавить меня детьми.

С виноватым, но торжествующим лицом отец Михаил водил её по вечерам гулять. Они осторожно спускались по крутой тропинке в монастырский овраг, поднимались в поля с разбежавшимися во все стороны дорогами, которые вели вдаль, в неизвестный, чудный мир, обходили кругом сонных и немых Копаней и мимо мерцающего огоньками кладбища возвращались домой.

Ложась рядом с мужем на супружества постель, молодая попадья с ужасом чувствовала, что ей никогда не вырваться от детей, что она проживёт, как в подземелье, всю жизнь и неведомо зачем, распавшись в потомстве, ляжет на кладбище, под таким же огоньком.