Пётр Гнедич - Деньги

— Какое мне дело до них, — морщась рассуждал он, сидя на извозчике. — Я пойду своим путём, напролом, и не желаю ни их помощи, ни их любви. Деньги! Они все бросают мне в лицо, что я люблю деньги. Не люблю я их, но они нужны мне: Да и не одни деньги. Мне нужно, первым делом, известное положение. Положения я добиваюсь и добьюсь. А затем — да, деньги — это базис, на котором я буду стоять прочно и устойчиво. Деньги дают независимость. Вот единственное их достоинство. Иван говорил, что деньги покоряют человека, делают его своим рабом. Вольно же им подчиняться? Не надо быть Плюшкиным — это свинство. Надо держать в руках деньги, как оружие, как средство, и тогда можно пролагать себе путь вперёд, не стесняясь. Свобода действий и мужество — всё даётся уверенностью в том, что человек не дорожит случайным материальным благосостоянием. Богатый человек честен, потому что его нельзя подкупить; богатый человек не заискивает, потому что ему не надо награды к праздникам. Богатый человек берётся только за то дело, которое ему свойственно. Против богатства, против денег говорят только нищие.

Он посмотрел на загорелый грязный затылок извозчика, на его засаленный армяк и подумал:

«Микробов-то, микробов тут!»

Извозчик был уж седой, сгорбленный. Лошадёнка у него была тощая и бежала боком, поминутно оглядываясь.

— Дед, а дед, — спросил Анатолий, — что лучше: быть богатым или бедным?

В ответ извозчик вытянул кнутом свою клячонку.

— Да ведь это как, то есть, сказать… — протяжно ответил он.

«Ещё сомневается», — подумал Анатолий.

— Известно, богачество, которое ежели кому дадено… И если семья большая… Хорошо бывает, хорошо. Работают все ежели, не пьянствуют… хорошо. Ежели ко двору… А иной раз, — не подойдут ко двору деньги-то… Только ругань, ругань из-за них… день ругань, ночь ругань… Бывает, всяко бывает…

— Ну, а ты бы хотел быть богатым?

Старичонко подумал и вдруг обернулся к барину.

— Я ведь богачеем-то был… Ты что думаешь? Ей-Богу, был. Двенадцать лошадей в деревне стояло… Опять коровы, овцы… Всё было. Деньги в рост давал. Ей-Богу! По пяти процентов в месяц кому надо… А потом вдруг запалило ночью… Подожгли, значит… И пошло, и пошло… И скотинка, и скарб — всё значит погорело. Маменька — божья старушка была — и та пообгорела, — через месяц на погост снесли… И так всё расползлось, как по шву…

— Давно это было?

— Да лет пятнадцать… Ну, и не справился больше… В работниках живу, на чужом одре езжу… И все разбежались. Сыновья по городам, кто чем… Снохи так болтаются, корки по деревням голодным ребятам собирают, кто ежели по доброхотству даст…

— Скверно, значит?

— Чего скверно? Тогда жили, теперь живём… Терпит Господь…

— Что терпит-то?

— Нашего брата терпит.

— Чего ж его не терпеть?

— Да прохвост человек-то… Господина ли взять, нашего ли брата, — редко который стоящий человек. Господа тоже есть, — пятачок у тебя урвать норовит, а у самого шуба тысячная. Возьми хошь купца. Последнее дело с ним ехать. Прёшь его по гололедице за шесть вёрст, — пудов в нем двенадцать весу, с калошами-то его вместе… От скотины пар валит, как из бани… А он даст три гривенника, да ещё подлым словом назовёт, да по шее накладёт…

— Зачем же ты позволяешь? Нельзя бить…

— Мало чего нельзя!.. Вот будь я, скажем, годков на двадцать помоложе, — силищи, то есть, этой самой у меня было — страсть… Ну, вот завёз бы я, примерно, тебя ночью на Девичье Поле, притиснул бы, чтоб не дохнул, да и снял бы, что нравится — часы стало быть с бренлоками или там кошелёк. Что ж бы ты делать стал? Ежели видишь, что человек сильнее тебя, тут уж, братец, ау! Тут уж смиряться должон…

— А ты разве грабил? — удивился Анатолий.

— Нет, не доводилось, — с сожалением ответил возница. — Ни в краже, ни в грабеже — ничего такого… Сын грабил, это точно… Без убивства, а так — оглушал только. Сослали его… А меня Бог миловал…

— Ну, так что же, — воротился Анатолий к начальному пункту разговора, — хорошо богатым быть?..

— Да и богатство, оно тоже… Всяко бывает…

«Ну, чёрт с ним! — подумал Анатолий. — Всё равно ничего не добиться».

В гостинице его ждало письмо от Лены; его принесли из дома, от тётки, куда она писала по данному им адресу.

«Бесценный, дорогой, хороший, — писала она детским почерком, криво выводя строчки, — если бы ты знал, как мне скучно и как смотрю я на море, в ту сторону, куда ты уехал. Но мне всё кажется, что ты со мной, возле меня, и дышишь мне на щеку. Вчера мне показалось, что ты стоишь возле меня, и я назвала тебя по имени, и вздрогнула всем телом, а maman засмеялась, и говорит: «Ну, нечего делать, подожди». Я стала плакать, и мне она подарила браслет змейкой, и вместо глаз в головке вставлено два крупных брильянта. Этот браслет старинный, был ещё у моей бабушки, а ей подарил один богатый австрийский посланник, когда был в неё влюблён и хотел жениться, но его родные не хотели, потому что бабушка, как все греки, была восточной церкви. Ночью я не сплю, всё мечтаю о тебе, и думаю, что и ты думаешь о своей бедной, несчастной, одинокой маленькой Лене. Ко мне все очень ласковы, потому что знают, что скоро я уйду от них.

После твоего отъезда, дорогой мой идол, случилось много неприятностей, о которых сейчас напишу. Гувернантка Тотти от нас ушла, совсем отказавшись, и я сперва подумала, что она влюблена в тебя, но потом оказалось, что совсем напротив, что она тебя ненавидит и осуждает нас обоих. Я её любила, но не жалела, что она ушла, потому что ты мне дороже всего на свете, и я не хочу, чтобы кто-нибудь смел про тебя сказать хоть одно неприятное словечко. Она ушла к твоей невесте, у которой умер отец. Она сказала, что она там нужнее, и действительно, всем там распоряжается, вместе с господином, у которого такая большая голова, и тоненькие ноги. Они повезут его в Москву на пароходе. Я рада, что она пристроилась: она хорошая девушка, особенно если бы тебя любила. Вчера они уже уехали в Принкипо.

Теперь я тебе скажу самую большую, самую интересную, самую хорошую новость, которую приберегала к концу, как самую вкусную конфетку. Я уговорила маму, и послезавтра мы выезжаем в Москву заказывать мне приданое. Так что, ненаглядный мой идол, через несколько дней я снова буду смотреть в твои умные глаза, слушать твой голос и вместе с тобою мечтать о том, как мы будем счастливы. Если б ты знал, как мила мне кажется Москва, потому что ты там, и как противны эти чудесные острова, потому что тебя нет здесь. Но скоро, скоро мы будем вместе.

Ох, как я расписалась. Вам будет скучно, и вы бросите письмо не читая в камин. Простите глупую девочку, но верьте, что она вас искренно любит. Прощай, идол, прощай. Через несколько дней, всего через несколько дней мы увидимся, — не сердись на