Пётр Гнедич - Деньги

Последнее соображение он привёл по воспоминанию: он читал где-то, в каком-то путешествии по Элладе, именно о таком настроении путешественника и нашёл его здесь, в письме уместным.

«Тяжёлые испытания, — писал он далее, — ожидали меня по прибытии в Москву. Одна моя тётка, как вам известно, скончалась. Это была святая старушка, которую я буквально боготворил. Сестра её Вероника так была поражена смертью подруги, с которой прожила всю жизнь, что на неё нашло временное тихое помешательство. Она не может никого видеть: всё ей напоминает о потере. Она просила меня временно оставить её, дать ей успокоиться. Для меня священна её воля. И как не грустно мне, но я принуждён был ей покориться. Я живу теперь в номере гостиницы. У меня на столе лежит тот миниатюрный портрет, что вы мне дали в момент отъезда. Не забудьте обещания: снимитесь для меня тотчас же и вышлите карточку. А ещё лучше — скорее, скорее приезжайте сюда.

Сегодня я смотрел для нас квартиру. Неправда ли, как хорошо и приятно звучит это слово для нас? Вы и я, я и вы. Скоро это будет одно неразрывное, целое на всю жизнь. На всю долгую, долгую жизнь. Квартира очень хороша. В Москве таких мало: потолки лепные, с живописью; обои — штофные; двери с инкрустацией. Это была старая барская квартира, и вам не будет стыдно в ней жить. Пишу об этом вашему папа, надеюсь, что он тотчас же ответит.

Время тянется медленно, медленно, — точно жизнь так длинна, что можно этого времени не жалеть и бросать его, как бросают безумцы золото в воду. Скорее бы приезжали, скорее»…

Оставалось ещё полстраницы. Анатолий хотел что-нибудь ещё прибавить, но ничего не шло в голову.

«Скажите всем вашим, — наконец придумал он, — что квартира большая. Они всегда — и papa, и maman, и ваша сестрица, всегда могут жить с нами, не стесняясь нас. Мы одну половину отведём им. Целую ваши крохотные…»

— Ну уж не то, чтобы очень крохотные, — поправил он сам себя, — уж лучше бы «маленькие»… Да не стоит перечёркивать.

«…ваши крохотные ручки, целую их крепко. Сестрице скажите, что в Москве она произведёт фурор, — я за это ручаюсь. Ещё раз целую хотя бы кончики ваших пальцев».

Он перечёл письмо и покачал головой.

— Не отзывает ли волостным писарем? — подумал он. — Не снять ли там, где очень густо наложены краски? Нет, не поймёт иначе.

Он отложил письмо в сторону, и принялся за второе.

«Искренноуважаемый Евстафий Константинович, — писал он. — Я уже телеграфировал вам о найденной квартире. Уступают за 4800. Кроме того, теперь, по случаю можно ещё недорого купить кое-что для обстановки. Если вы позволите, я достану в кредит всё, что надо, а заплатите вы по прибытии в Москву. Если же хотите, чтоб я покупал на наличные или выдал задатки, благоволите перевести мне сумму, какую найдёте нужным. Жду вас: чем скорее, тем лучше. Душевный недуг моей тётушки угнетает меня. Засвидетельствуйте глубочайшее почтение супруге вашей и верьте в искренность моих чувств к семье вашей».

Этим письмом он остался доволен.

— Корректно, сжато, вежливо и сильно. И не по-департаментски. Я всё думал, что совсем разучился писать.

Он отправил оба письма заказными и затем стал обдумывать поход против обожаемой тётушки.

«Во всяком случае, я ведь наследник Варвары, — думал он. — Я знаю, что у неё было завещание, и она говорила, что оставляет мне свою часть. Необходимо узнать, что с этим завещанием сталось и где оно? Старуха в самом деле спятила, и особенно с ней церемониться нечего. Да и какие церемонии в денежных делах: с родных отцов взыскивают и с ними процессы ведут. А что такое тётка? Да и глупа она, как три тёлки. Неужто она совсем не пришлёт никого ко мне?»

Она выдерживала характер и не присылала. Зато Сашенька сама заехала к Анатолию.

— Послушайте, это что же такое? — заговорила она, с любопытством осматривая его, точно он был по меньшей мере чревовещатель. — Вы, говорят, невест, как перчатки, меняете?

— Ого, допрос следователя? — сказал он.

— Просто любознательность. Я была вчера у Вероники Павловны, она и говорит: «Ты слышала про подвиги милого племянника Толи?» — Я говорю: «Женился?» — «Нет, невест меняет, на миллионерше женится».

— Ну, а если б и так? Вам-то что?

— Надеюсь не обойдёте практикой? По старой дружбе. Ведь вместе лук на огороде ели. Помните тятьку?

— Василья помню.

— Помните, как вы меня уверяли, что он хам, а я, по глупости, злилась. Хороший он был человек. Весь насквозь светился. Помните, у него беспаспортные в трубах ночевали, да в котлах?

— Да. Если б и теперь он был жив, и рядом с нами были бы эти котлы, я бы прекратил это пристанодержательство.

— О, неужели? Как же?

— Я бы велел сделать ночной обход.

— И тятьку привлекли бы к ответственности?

— Да. Я бы сперва ему сказал, по знакомству, чтобы он этого не делал. А если бы он меня не послушал, — ну, тогда — не моя вина.

— И вы бы судили его?

— Судил.

— И наказали бы?

— Я не наказываю. Я только прошу наказывать.

Она посмотрела ещё с большим любопытством.

— Как смешно это! — сказала она.

— Что смешно?

— А то, что вот мы вместе играли в саду, с муравьями возились, заставляли их по мосту через лужи переходить. Вместе в котлы лазили, думали, что мы Робинзон и Пятница. Вместе на небо смотрели и звезды считали… Потом разошлись. Я стала шить учиться, а вы по-латыни и по-гречески. А потом я решила, что порядочных повитух мало, и решила повитухой стать. А вас высшим правам человека обучали. Так это у вас называется или нет? Конечно права: кто какое имеет право это делать…

— Ну?.. К чему вы всё это клоните?

— А вот — вышли мы из наших школ. Вы — ученый юрист, я — учёная hebamme [10] акушерка ( нем .) . Оба вступили в жизнь. И вдруг оказывается, что мы с разных планет. Вы думаете, что солдат-сторож делает преступление тем, что даёт приют бродягам. А я думаю, что это называется иначе. Вы думаете, что его за это можно посадить вместе с ворами, разбойниками, а я думаю, что…

— Чего ж вы остановились? — насмешливо спросил он.

— Да я докончу, если хотите… Я в театре недавно здесь была. Играл актёр сумасшедшего короля… Такие странные вещи говорил, — мне вот сейчас вспомнилось. Он сказал… Вот что значит сумасшедший! Он сказал, что если переменить места судьи и подсудимого, то ни за что не разобрать, кто преступник, кто судья…

— Вот как? Так что вы того же мнения?

— Да, если б вы судили отца за укрывательство бродяг, я бы предпочла, чтоб осудили не его, а вас.

— За что?

— За то, что вы смеете судить.

— Я призван на это.

— Кем?

— Роком.

Он засмеялся, и повторил:

— Роком, роком, роком!

— Вам не стыдно перед собою?

— Чего?

— Своих мыслей?

— Нисколько. Я отправляю известную государственную функцию… Я знаю, откуда у вас эти веяния, — продолжал он небрежно. — Я знаю, что в последнее время снова всплыл утопический вопрос о виновности или невиновности преступников. Я бы не советовал вам быть последовательницей этих теорий. Для этого надо иметь более зрелый ум, чем ваш, и быть постарше. Теперь же, в вашем положении даже небезопасно излагать такие теории.