Пётр Гнедич - Деньги

— Ежели практика у вас, то оставьте адрес.

Анатолий вошёл не столько для того, чтоб написать записку, сколько для того, чтоб посмотреть, как Саша живёт. Комнаты были низенькие, но на полу — малиновое сукно, у окна — резной ореховый столик, по стенам — фотографии, а на столах — целая кипа французских и немецких книг. На почётном месте стоял портрет очень почтённого господина в очках, который строго смотрел на зрителей. «Когда же вас застать?» — написал он, и через день получил ответ: «Жду в воскресенье вечером непременно».

Он думал, что у неё никого не будет, но у неё было трое гостей кроме него. Один из них оказался человеком в очках, сидевшим в плюшевой рамке и притом носившим громкую фамилию медицинской знаменитости. Другие гости тоже были профессора, и не обратили никакого внимания на товарища прокурора. Они говорили о своих делах, о какой-то княгине Борзятниковой, которая должна заплатить семь тысяч за операцию, о том, как профессор Фрейман не получил практику при дворе, о которой мечтал, о том, как профессор Шюц не так сделал прокол, и потому пациент умер, и что Шюц вообще мясник, и ему пора давно в гроб. Всё это было совсем не интересно для Анатолия. Саша, желая его занять, показала ему альбом, где было помещено полсотни акушерок. Это тоже было невесело, и потому друг детства, выпив стакан сладкого и жидкого чая, в десять часов уехал домой с головною болью.

Вскоре ему довелось встретиться с Наташей. Её отец был уже нездоров, но не настолько, чтобы можно было опасаться за скорый исход. Через два месяца после знакомства он уже сделал предложение, посоветовавшись предварительно с тётками. Тётки решили, что это брак возможный.

— Только, конечно, посмотреть мы её должны, — сказала старшая.

— Да, пусть сюда приедет, — подтвердила Вероника.

Но Анатолий взял рядом две ложи в оперу и свёл их в театре. Девушка тёткам понравилась. Решено было венчаться в августе. Но весной отцу стало плохо. Доктора послали его на юг. Анатолий взял отпуск по настоянию тёток.

— За глазами невесту никак нельзя оставлять, — говорили они. — Мало ли что случиться может. Подвернётся какой фертик, и пиши пропало. Непременно лично надо иметь наблюдение.

Но Анатолий больше ехал, чтоб выяснить вопрос о приданом. Теперь, круто повернув в другую сторону и, решившись жениться на Петропопуло, он был озабочен вопросом: что оставила ему тётка, так как содержание её духовной известно ему не было. Это и было главной причиной его поспешного бегства с Мраморного моря. Он знал, что покойная тётка его больше любила, чем оставшаяся в живых, и всю дорогу думал о том, как сказать ей, что у него другая невеста.

Он был уверен в Лене. Ему казалось, что эта чернобровая, маленькая девушка способна на сильную, искреннюю любовь. Он, сидя в вагоне, вспоминал её лицо и находил, что она совсем недурна, что если её одеть в национальный греческий костюм, то даже её нос горбинкой и толстые брови будут в стиле. По-французски она говорила хорошо, а что глупа она — так это, может быть, даже лучше. Одно нехорошо: по отцу она была Евстратьевна. Ведь никто не знает, что отец миллионер, подумают ещё, что она из каких-нибудь московских купчих. Но и это дело можно было поправить, стоило её назвать Константиновной, — и дело с концом.

О Наташе он как-то не думал. И не то что бы он ощущал какое-нибудь угрызение совести по отношению её, — нет. Но он в душе силился себя уверить, что он и для себя, и для неё, и для старика сделал хорошо, отказавшись от брака. Теперь она может всецело отдаться заботам об отце, исполнить долг дочери. Замужество отвлекло бы её от священной задачи. Он так и хотел объяснить свой отказ тётке. Но то, как она встретила это известие, было для него полною неожиданностью.

Когда он с вокзала приехал домой, его сразу поразило какое-то запустение. Точно не одна тётка Варвара Павловна умерла, а вымер весь дом. Ворота были отворены. Цепная старая собака сидела у будки, смотрела на него, но не лаяла. Окна были закрыты. Даже сад не шелестел своей листвой, и деревья стояли неподвижные, словно написанные на декорации. В гостиной все картины были завешены. Лакей сказал, что тётушка у себя. Тётушка сидела в зелёных креслах, с которыми давно, с первого детства был знаком Анатолий и которые он ненавидел не менее тёток за их неизменчивое постоянство. Тётка при его входе встала, и пока он, напуская на себя скорбь, целовал её морщинистые сухие ручки, она поцеловала его в висок и в пробор. Но ему показалось, что в этом поцелуе нет той теплоты, даже горячности, что он ожидал встретить. Глаза Вероники были совершенно сухи и смотрели на племянника жёстко, — да и всё лицо выражало как всегда кислоту.

— Ну, садись, — сказала она, опускаясь в своё кресло. — Признаться сказать, я не знаю, зачем ты приехал?

— Как зачем? Я счёл своим долгом, узнав о случившемся, помочь вам.

— Помочь! Если б ты жил подле Крымского брода или на Воробьёвых горах, — ты мог мне помочь. А раз ты был в Турции, и езды оттуда пять дней, так какая же от тебя помощь? Мне помогла Саша — спасибо ей. Она и ухаживала за Варей последние дни и распоряжаться мне потом помогла, — хорошая, благодарная девушка.

И Вероника, желая показать, какая она хорошая, изобразила на своём лице впечатление вкуса от несвежей устрицы.

— Ну, и Окоёмов мне помог, Венедикт Акинфьевич, — тот конечно, по-родственному всё сумел привести в полный порядок, даже жандармов прислал к выносу.

Окоёмов был двоюродный брат сестёр, старый генерал, с седыми усищами и в чёрном парике. Он всегда обедал у них по воскресеньям, и говорил таким басом, точно играл орган в костёле.

— А тебе не следовало сюда ехать, — продолжала Вероника, сдвигая брови и смотря куда-то в сторону, словно не желая встречаться со взглядом племянника. — Как ты мог бросить невесту и тестя, когда знал, что он на ладан дышит?

— Я считал, что мой долг — быть возле вас, — повторил он.

Она ещё более сморщилась.

— Прежде чем что-нибудь считать, надо было подумать, — наставительно сказала она.

— Я не гимназист, тётя, — обиженным голосом сказал он, — я могу логически мыслить. Мне подсказала моя совесть, что я должен быть здесь, — и я поехал.

Она зорко посмотрела на него.

— У вас ничего не вышло с Наташей? — спросила она.

Анатолий дрогнул.

— Вы получили от неё известие?

— Получила. Телеграмму.

Он опустил глаза.

— Я убедился, что не люблю её, — проговорил он, чувствуя, что против воли краска приливает к щекам.

Тётка даже выронила свой платок.

— Что? Повтори, что ты сказал?

— Я убедился, что не люблю её, что люблю другую, — строго сказал он, как бы призывая тётку к порядку и считая неуместным её волнения.