Пётр Гнедич - Деньги

— Сбежал? Нет, не может быть: тут что-то не то. Несомненно одно. Господин Петропопуло здесь, и, должно быть, они скрываются, боясь скандала во время свадьбы.

Перепелицын не мог забыть, не мог простить Анатолию той картины, которую он увидел, когда пришёл к Наташе и застал её у постели мёртвого отца. Она, потеряла в течение нескольких минут двух людей, которых любила больше всего на свете. И она лишилась их, благодаря одному из них, так дерзко, бесчеловечно поступившего с ними. Ему даже казалось, что он преднамеренно убил старика, зная, как ужасно на него повлияет его отказ от брака с дочерью. Отчаяние Наташи не выражалось ни в слезах, ни в воплях. Она страдала тупой, безмолвной, безысходной скорбью. Она окаменела, застыла и опомнилась только через несколько дней, на пароходе в открытом море.

Тотти эти дни ходила за ней, как сестра, как нянька, как мать. Она сидела у её кровати целыми днями, подавала ей воду, заставляла её пить чай. Она заставляла её, когда они сели на пароход, подниматься наверх, на палубу и сидеть на корме, вдыхая морской воздух. Они попали в шторм. Но Наташа не чувствовала шторма. Она всё справлялась, плотно ли привязан гроб и не бьётся ли в нем тело. Она и на пароходе ни разу не заплакала и, только подъезжая к Одессе, как будто очнулась, крепко обняла Тотти и сказала:

— Чем я вам отплачу? Не оставляйте меня, родная!

И Тотти осталась с ней. Она поняла, что они нужны друг другу и что расставаться им незачем и не для чего.

Раз, часов в одиннадцать вечера, когда Сашенька сидела у себя одна, не без труда вчитываясь в текст специальной французской брошюры, у двери раздался нервный звонок. Она привыкла к этим нервным звонкам и знала, что по её специальности других и быть не может. В комнату вошла молоденькая барышня, бледная, испуганная и спросила: ей ли это письмо.

Сашенька взяла конверт, пододвинула посетительнице кресло и распечатала пакет.

«Милый друг, Саша! — прочла она. — Вы обещали оказать мне дружескую услугу. Окажите теперь. Позвольте на несколько дней остаться у вас моей жене. Если сможете — полюбите её. Я ей рассказал, что вы для меня, и она полюбила вас. Ваш Анатолий».

Она подняла глаза на гречанку: та сидела перед ней, вся трепещущая, бледная.

— Откуда вы так поздно? — спросила она.

— Не знаю. Мы были где-то далеко, в каком-то городе, потом уехали куда-то в село на лошадях; вчера нас обвенчал такой старенький священник. Сегодня мы к ночи воротились в Москву. Толя подвёз меня к нам, спросил швейцара, дома ли вы, сунул мне в руки письмо и уехал.

Она залилась слезами.

— Не выгоняйте меня! — сквозь слёзы сказала она. — Мне некуда пойти, я боюсь возвращаться домой.

— Кто вас гонит, голубчик! — участливо проговорила девушка, садясь рядом с ней. — Полноте. Расскажите лучше, отчего же вы к своим ехать боитесь и отчего вы венчались неизвестно где?

Сквозь слезы и рыдания начала Лена свой рассказ.

— Видите, Толя приехал ко мне, велел забрать все брильянты и отдать ему…

— И вы забрали? — поинтересовалась акушерка.

— Да. Я отдала ему…

— И что же он?

— Он рассовал их по карманам, велел мне приезжать на вокзал, и сам уехал.

— С брильянтами.

— Конечно, — отвёз их ювелиру, приехал на вокзал. Там мы встретились, сели в вагон и поехали. Приехали мы в Троицкую Лавру. Толя пошёл и чрез полчаса воротился такой обеспокоенный. Я спрашиваю: «Что такое?» — он говорит: «Вообрази, в лавре венчаться нельзя, я совсем забыл, что монахи не венчают, а я именно думал где-нибудь подальше, в скиту. Я, говорит, помню, что Ромео и Джульетту венчает монах. Но это у католиков». Ну, опять сели в вагон, дальше поехали. Приехали в какой-то маленький городок, — я таких и не видала. Даже гостиниц там нет, а какие-то маленькие комнатки и старые, босые бабы служат. Потом сели на тройку и поехали куда-то вёрст за тридцать. Там мы остановились в большой, просторной избе. Потом меня Толя повёл к священнику, дряхленькому такому, но говоруну. Он меня отысповедовал и потом начал рассказывать, как Александр Второй, ещё когда наследником был, проезжал город Владимир, и как этот самый старичок ему многие лета возглашал. А к вечеру он и обвенчал нас. И так священник этот стар был, голос такой дребезжащий, что еле венчанье докончил. А шаферами у нас были писарь, урядник и внук этого священника. Он и шафером был, и на клиросе пел. Я очень плакала под венцом, что ни мама, ни сестра меня не видят.

— Да, это для них было бы интересно, — заметила от себя Сашенька.

— Ну, и вот потом мы опять назад поехали. Ночью приехали в этот город, а потом и отправились сюда. Он мне по дороге всё про вас рассказал, как вы по трубам лазали, как в котлах сидели, как хлеб с луком ели. Он сказал, что вы во всей Москве только один человек, на которого положиться можно. Вы уж и меня полюбите, Сашенька… Вы не сердитесь, что я вас так зову, и вы меня Леной зовите, — это ничего, что я такая богатая.

— А вы очень богатая?..

— Очень. Я думаю, что и Толя потому больше на мне женился, что у меня так много денег. Ведь я что же: я очень простая и глупая. Вот вы и хорошенькая, и учёная, даром, что из простых. Вы должны непременно за богатого выйти.

— Вот как? Почему же за богатого?

— А это непременно так надо. Надо, чтоб капиталы были равномерно разделены между всеми. Это так папа говорил и называл это политической экономией.

— Хорошая политическая экономия, — похвалила Саша.

— А вы ведь не замужем?

— Нет. Но у меня жених есть.

— Богатый?

— Нет, бедный. Он доктор. Хорошенький такой. Глаза чёрные. Он по моей же специальности.

— Вот бы никогда за него не пошла! — воскликнула Лена.

— Почему же?

— А как же, — все к нему дамы будут ходить, а он к ним ездить. Это ужасно. Я бы извелась вся. То ли дело прокурор, — гораздо лучше.

— Захочет, так и прокурор вас обманет.

— Но всё-таки не по должности. А у доктора, — у того точно служба.

— Что же я сижу — хотите чаю?

— Чаю? Я бы, милочка, поела чего. Я страсть как голодна. Мы в три часа обедали и с тех пор у меня ничего во рту не было, кроме ягод, что купили по дороге. А я ужас сколько ем.

— Ну, уж не знаю. Если хотите, у меня холодное рагу есть от обеда.

Лена даже взвизгнула.

— Милая, разогрейте! Какая вы добрая. Что бы вам подарить? Что хотите: браслет или брошку, — вот, что на мне? То и другое хотите. Возьмите, милочка, мне не жалко.

— Что вы, Господь с вами — у меня не постоялый двор.

Она пошла распорядиться в кухню. Когда она вернулась назад, Лена лежала на тахте и плакала горючими слезами.

— Что с вами? — спросила Саша, тряся её за плечо.

— Мне себя жалко, маму жалко, — сквозь слезы выговорила она. — И потом… потом…

Она не знала, что сказать.