Георгий Чулков - Сережа Нестроев

— Я все слышала. Я все знаю, — крикнула она, задыхаясь, и упала на колени перед сестрою. — Я гадкая, я скверная… Я знала, я догадывалась и мучила тебя. Тамарочка моя милая! Я хуже тебя в тысячу раз. Я ноги твои должна целовать, а не упрекать тебя. Мы умрем… Мы вместе умрем.

И она забилась в истерике, обнимая колени Тамары Борисовны.

— Ах, Верочка, не в силах я умереть. Слабая я, ничтожная, — склонилась к сестре Тамара Борисовна.

— А если так, если не в силах ты, я знаю, что мне делать. Я все о чистоте твердила. Но теперь понимаю, что никто не смеет чистым быть. Мы с тобою, Тамарочка, обреченные.

Верочка вскочила и бросилась в переднюю, плача.

— Верочка! Куда вы? Верочка! — бормотал Сережа, заглядывая ей в лицо.

— Уйдите. Оставьте меня. — Она даже рукой отстранила Сережу.

— Разве я враг вам, Верочка?

— А где вы были все это время? Я ждала вас. Я так ждала вас…

— Ах, я не мог прийти…

— Почему?

— Вы думали, что я такой же чистый, как вы, а я скверный, Верочка. Я не хотел обманывать вас.

— О! О! Теперь я знаю, что все гадкие, и я буду гадкой. Прощайте. Не смейте идти за мною.

И она стремительно пошла куда-то. Сережа, помедлив минуту, побежал за нею и следовал так, стараясь не упускать ее из виду. Он шел за нею минут двадцать; наконец, она остановилась у какого-то подъезда. Отворили дверь, и Верочка скрылась. Сережа прочел на медной доске: «Присяжный поверенный Иннокентий Матвеевич Балябьев».

Когда Верочка очутилась в гостиной Балябьева и лакей пошел о ней докладывать, голова у нее была в тумане, и едва ли она сама знала, зачем она пришла и о чем будет говорить с ненавистным ей человеком.

— Барин просит вас подождать. Они скоро выйдут, — сказал лакей и, подняв на ходу бумажку, валявшуюся на ковре, прошел беззвучно в переднюю.

Пышная обстановка балябьевской гостиной, нарядная мебель, замысловатые портьеры и картины в широких золотых рамах, и особенно этот лакей, чем-то похожий на своего барина, — все это странно подействовало на Верочку: она вдруг впала в какое-то равнодушие. А тут еще это официальное предложение «подождать». Когда она входила в балябьевскую квартиру, у нее была лихорадка. Она чувствовала, что она сможет сказать то, что надо, хотя и не знала, какие слова нужны теперь. Но эта пышная комната и невозможность тотчас же высказаться спутали совершенно ее мысли, притупили чувство, и она, сидя в углу, с тоскою глядела на золотых рыбок, которые бессмысленно метались в аквариуме.

— Маленькая принцесса! Какая честь! Какая честь! — раздался голос Балябьева, вкрадчивый и чуть насмешливый, как всегда.

Он распахнул дверь в кабинет и с театральным жестом приглашал Верочку войти.

Верочка, увидев белое, холеное лицо Балябьева с черною полоскою подстриженных усов над слишком красными улыбающимися губами, почувствовала вдруг, что у нее опять лихорадка.

— Не бойтесь, не бойтесь. Я не убью вас, — как-то странно засмеялась Верочка, торопливо входя в балябьевский кабинет, и тотчас же села на широкий кожаный диван и даже показала на кресло напротив. — А вы сюда садитесь…

— Не убьете? Что за идея, принцесса! — кисло усмехнулся Балябьев и покорно сел в кресло, на которое Верочка ему указала.

— Я мириться с вами пришла, — говорила Верочка, смеясь и прикрывая платком рот. — Вы меня извините, Иннокентий Матвеевич, что я все смеюсь. Это я не над вами смеюсь. Я над собой смеюсь.

Зеленоватые огоньки вспыхнули на миг и опять потухли в недобрых глазах Балябьева. Это неожиданное посещение несколько смущало его, по-видимому. Он решительно не понимал, чего от него хочет беспокойная девочка, и, предчувствуя что-то неприятное, старался придумать что-нибудь, чтобы избавиться от этого тяжелого и, как ему казалось, смешного объяснения.

— Это прекрасно, что вы пришли помириться со мною, — промямлил он, недоверчиво оглядывая девочку. — Я очень рад, когда вы ко мне благосклонны, принцесса. Моя вина, в самом деле, не так уж велика.

— Какая вина? — дрожащим голосом спросила девочка. — Вы о чем это говорите?

— О том, что я прочел в вашем дневнике несколько строчек без вашего разрешения, принцесса. Другой вины я за собою не знаю.

Верочка засмеялась.

— Какой вы смешной! Боже мой! Какой смешной!

Истерический смех Верочки решительно не нравился Балябьеву.

— Почему же смешной?! — пробормотал он.

— Могу ли я… Могу ли я быть такою строгою? И смею ли я? — Она не находила слов от волнения и смеха, душившего ее.

— Что? Что такое? — сказал Балябьев, вставая.

— Я… Я все знаю, Иннокентий Матвеевич! — вырвалось у нее, наконец, и она вдруг перестала смеяться.

— Что знаете? Я ничего не понимаю, Верочка.

— Я знаю, что сестра берет у вас деньги.

— Деньги? Какие деньги? Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, Верочка, — сказал Балябьев с достоинством, смутно догадываясь, что, собственно, заставило Верочку явиться к нему для объяснений.

— Вот уже пятый месяц, как сестра не служит в театре.

— А вы разве не знали этого? — удивился Балябьев, все же не вполне понимая; отношения Верочки к сестре и к нему.

— А вы думали, что я знаю! Вы думали, что я все знаю.

— Нет… Да… Не совсем так, — смущался адвокат, не подозревавший такой наивности.

— Так вот что, — прошептала Верочка в совершенном отчаянии, — значит, все вы, барон, например, и другие, все вы думали, что я все знаю, все понимаю и живу так с Тамарою на ваши деньги…

Она закрыла лицо руками.

Иннокентий Матвеевич Балябьев был человек неглупый. До сих пор, правда, он не потрудился подумать о судьбе Верочки, и ему в голову не приходило, что в душе этого подростка могут быть и отчаяние, и стыд, и ужас; но теперь, убедившись, что Верочка, в самом деле, ничего не знала и едва ли догадывалась о том, каким способом Тамарочка добывает деньги, он тотчас же сообразил, что ему надо быть осторожным и мягким.

«Солгу лучше, — мелькнуло у него в голове. — Надо успокоить как-нибудь эту сумасбродную девчонку. С нею, того и гляди, беды наживешь».

— Верочка, — сказал он мягко и вкрадчиво. — Вы очень волнуетесь, я вижу, но это напрасно. Нет причины так волноваться. Тут недоразумение какое-то. Уверяю вас. О каких деньгах вы говорите? Я, правда, однажды дал взаймы Тамаре Борисовне некоторую сумму. Но что же тут дурного, Верочка? Тамара Борисовна опять получит место. Она отдаст мне долг. Вот и все.

С совершенной наивностью и ребяческим простодушием Верочка вдруг на минуту поверила Балябьеву.

— Вы правду говорите? Вы не обманываете меня? — воскликнула она с такою доверчивостью, что даже Балябьев смутился и чуть было не признался, что лжет.

Но смутился он, впрочем, на один только миг.

— Разумеется, Верочка. Конечно, я говорю правду, — даже засмеялся он, и довольно натурально.