Георгий Чулков - Сережа Нестроев

— Это у нас тут кобыла ходит стреноженная.

— А!

— Вот сюда, барин, сюда…

И она подвела Сережу задами к плетню.

— Я не хочу с улицы, чтобы люди не видали. А тут легонько перемахнем, — прибавила бабенка и проворно перелезла через плетень. Сережа неловко вскарабкался и тяжело спрыгнул на землю.

В избе мигал огонек. Бабенка, слегка подталкивая, провела Сережу через темные сенцы, загроможденные всяким скарбом, в избу, где сидели Фома с Акулиною. На столе, покрытом скатертью, стояла бутылка с наливкою, пузатые стаканчики и на тарелке нарезанная ломтиками колбаса. Акулина, вся красная, чему-то смеялась, закрываясь рукавом.

Фома, увидев Сережу, так и заерзал на лавке от радости:

— Ты! Ты! Тебя-то мне и надо! Сейчас сюда Анютка Богомолова придет. У нас, брат, тут пир будет горой… А!

На другой день со стыдом припоминал Сережа, как все было нескладно. Его заставили выпить стаканчик сладкой наливки. Он сидел на лавке, не зная, что делать и что сказать. По счастью, Фома ушел за перегородку к Марье совещаться о чем-то, а Сережа, не прощаясь с красною улыбающеюся Акулиною, встал вдруг из-за стола и вышел из избы. Как будто его кто-то взял за плечи и вывел. Облако развеял ветер, и на небе видно было кружево млечного пути и звезды. Не успел Сережа сделать и двадцати шагов, как выскочил на крыльцо Фома и стал кричать, чтобы он вернулся, но Сережа, не оглядываясь, шагал домой. На душе у Сережи было скверно. Во рту он чувствовал противный сладкий вкус наливки.

Три дня дулся Фома на Сережу и не приходил к нему. Потом все-таки не выдержал, пришел и долго укорял его.

— И Богомолова Анютка обманула, не пришла тоже, — признался он, наконец. — Оно и лучше, раз тебя не было: у меня с Акулиною роман… Я тебе кое-что могу даже рассказать…

— Не хочу. Не надо, — уклонялся нерешительно Сережа. Но Фома стал все-таки рассказывать, наслаждаясь Сережиным смущением.

Сережа слушал молча, бледнея.

— А Марья солдатка три рубля с меня взяла за избу, — закончил Фома, оскалив зубы, и грубо выругался.

Этот разговор происходил накануне отъезда с дачи. В это время ушла между прочим от Нестроевых Груша и нанялась новая горничная. Сережа был рад, что начнется городская жизнь. Надо будет ходить в гимназию. Меньше будет досуга: авось и меньше будет томиться сердце напрасно. Но Сережины надежды не оправдались. Он ходил в гимназию, готовил уроки, учился, как всегда, нехудо, читал много и жадно, и все-таки время оставалось незанятым, и постылые мысли о том, что его жизнь ни к чему, что ему нет места в мире, мучили его больно.

Родители замечали его уныние.

Марья Петровна долго внушала ему прекрасные и трезвые идеи о необходимости готовить себя к будущей гражданской деятельности.

— Помни, — сказала она, — что родине твоей нужны добросовестные работники, нужны доктора, земские деятели, адвокаты, ученые, инженеры, агрономы; надо, чтобы все сознавали свой долг перед народом. Увлекаться романтизмом и смешно, и стыдно. Ну, чего ты киснешь, скажи, пожалуйста? Ты должен избрать себе жизненную цель и теперь уже к ней готовиться. Через три года ты кончишь гимназию. На какой факультет ты думаешь поступить?

— На филологический.

— Прекрасно. Значит, ты хочешь избрать себе педагогическую деятельность?

— Нет.

— Как нет? Ведь ты сейчас сам сказал, что хочешь поступить на филологический факультет.

— Я хочу поступить на филологический, но как я потом приложу свои знания, я сам не знаю.

Они помолчали.

— А ты стихов не пишешь, Сережа?

— Нет.

— Если ты пишешь, приноси их мне. Я буду критиковать их беспристрастно. Я, правда, стихов не пишу, но не забывай, что я все-таки писательница.

Сережа худел, бледнел. Это все замечали. В иные дни мучила его ужасная мигрень. С Ниночкою у него совсем испортились отношения.

Однажды, проходя в сумерках по Пречистенскому бульвару, Сережа заметил на боковой дорожке Ниночку и Nicolas. Они стояли друг против друга, совсем близко; он наклонялся к ее лицу и шептал что-то, пожимая руку. У Сережи сердце упало. Ему хотелось броситься и схватить за горло этого юнца, который развращает его сестру. Так ему казалось. Но он не сделал этого.

Когда Ниночка простилась с Nicolas и пошла одна, Сережа догнал ее.

— Ниночка!

— Ах, это ты!

— Да… Ты куда ходила?

— Я была у Сони Роняевой. У нашей гимназистки. Ты ее знаешь?

— Нет.

Они помолчали.

— Я сейчас видел, как ты разговаривала с Кубенком.

— Подсматривал, значит.

— Ниночка, не надо так говорить. Я не враг тебе.

— Зачем ты следишь за мною, как шпион?

— Ниночка! Я не знал, что встречу тебя здесь. Ты сама понимаешь. Я только хочу предупредить тебя в последний раз.

— Что такое? Я все знаю. Не учи меня, пожалуйста.

— Я не учить хочу. Я только хочу поделиться с тобою моими мыслями. Я не могу учить. Я хуже тебя в тысячу раз, но я знаю это, а ты не хочешь сознаться в том, что ты на ложном пути.

— Глупости все.

— Ниночка! Ты в Бога веришь?

— Это еще к чему? Священник какой нашелся!

— Ты напрасно смеешься. Я тебя серьезно спрашиваю: веришь ты в Бога или нет?

— Я сама не знаю. Я о Боге не думаю.

— Значит, Ниночка, ты и о жизни не думаешь. Если в жизни смысл есть, значит, и Бог есть. Нет смысла и Бога нет.

Сережа говорил это в странном волнении. Ниночка даже перестала насмешливо улыбаться и с удивлением искоса посматривала на брата.

— Но я верю, Ниночка, что в жизни есть смысл. И в любви тоже есть смысл. Побереги себя, Ниночка. Пройдут года, и ты полюбишь кого-нибудь по-настоящему. Ты припомнишь тогда мои слова. Тебе захочется быть чистой. Ты тогда с отвращением будешь вспоминать этого Nicolas.

— Не смей так говорить о Nicolas. Ты не знаешь его.

— Нет, знаю, Ниночка. Он при всех рассказывает о своих подвигах. Он грязный.

— Он мне сам все рассказывал. Он теперь любит меня одну и никого больше не любит.

— Он обманывает тебя, Ниночка.

Но Ниночка тряхнула своими кудряшками и уже смотрела на брата враждебно и подозрительно.

— Пойди пожалуйся мамаше.

Сережа ничего не ответил и, круто повернув, зашагал прочь от сестры. Стемнело. На бульваре зажгли фонари. Под ногами шуршали опадающие листья.

«Лихорадка у меня, что ли?» — подумал Сережа. Лицо его горело, и он чувствовал, как сердце неровно бьется.

Он сел на скамейку.

— А может быть, в самом деле в жизни нет смысла. А может быть, все эти Nicolas лучше, чем он, Сережа. Наверное так. Nicolas с наездницами заводит знакомство, но у него, может быть, никогда не бывает этих темных мыслей, этих ужасных желаний, неутоленных и жгучих.

— Что это вы какой печальный? — прозвучал около Сережи чей-то голос — не то участливый, не то насмешливый.

Рядом сидела женщина. Лица нельзя было разглядеть. Падала на лицо темная тень от большой шляпы.